– Я в курсе! – оборвала я.
Мы выехали на автостраду, и в машине стало тепло и тихо.
В церкви при школе Святой Терезы на Холме было очень красиво, хотя, конечно, это дело вкуса. Но «мемориальная служба» по Лиаму – никого из погибших не «хоронили» – совершалась не в церкви. Лиам был из семьи квакеров, и мы направлялись в молитвенный дом.
Это сбило меня с толку. Досада на маму слегка улеглась, и я спросила:
– Я думала, квакеры живут в общинах и не верят в современную медицину, разве нет?
Против ожидания, мама улыбнулась, закусив губу.
– Это амиши.
Молитвенный дом квакеров – одноэтажный дом, обшитый унылой белесой вагонкой, – стоял в окружении могучих дубов, на жилистых ветвях которых еще кое-где держались порыжевшие листья. На сыром газоне у входа уже дежурили начищенные до блеска черные седаны, хотя мы явились на сорок пять минут раньше положенного. Пришлось оставить машину на верху подъема. По дороге ко входу мама попыталась взять меня под руку, но я отпрянула от нее и вырвалась вперед, с тайным удовлетворением прислушиваясь, как поспешно стучат ее каблуки.
У входа в молитвенный дом волновалась толпа. Работали телеоператоры. Мои одноклассники, сбившись в стайки, обнимались и утешали друг друга. При взгляде на это сборище я струсила, сбавила шаг и подождала, пока со мной поравняется мама.
– Сколько народу, – с придыханием сказала она. При виде женщин в роскошных траурных брючных костюмах, оттененных ниткой отборного жемчуга, она смущенно вцепилась в огромный крест, болтавшийся на груди. Фальшивые бриллианты сияли тускло, несмотря на яркое полуденное солнце.
– Идем, – расхрабрилась мама и направилась прямиком ко входу. Ступив на газон, она запуталась каблуком в траве и чуть не упала. К губам, покрытым ярко-розовым блеском, пристали несколько волосинок. Чертыхаясь и отплевываясь, мама принялась высвобождать каблук.
Когда мы подошли к собравшимся, заплаканные одноклассники замолчали и изумленно вытаращились на меня. Кое-кто даже посторонился, и, что самое обидное, не нарочно, – опасливо.
Молитвенный дом не был заполнен и наполовину. Вскоре здесь будет не протолкнуться, однако сейчас главное происходило снаружи, перед телекамерами. Мы с мамой заторопились занять места на последних скамьях. Мама сразу же пошарила под стоящими впереди сиденьями в поисках скамеечки и, не найдя ее, подалась вперед, оперевшись локтями о колени, и торопливо перекрестилась. Она зажмурилась, и ее жесткие, точно накрахмаленные ресницы явственно скрипнули.
В проходе появилась семья Райли – Райли училась классом младше, – и я подтолкнула маму локтем: она загораживала проход.
– Извините! – Мама выпрямилась и дала им пройти.
Райли села рядом со мной, и я серьезно кивнула ей. Она входила в ученический совет школы и по понедельникам, забравшись на трибуну во время утреннего собрания, неизменно отчитывалась о доходах, вырученных за неделю от мойки машин. На ее лице выделялся большой рот, и когда Райли растягивала губы в улыбке, ее глаза практически исчезали, как будто прятались.
Райли кивнула в ответ, и уголки ее большого рта слегка дернулись. Боковым зрением я заметила, как она наклонилась к отцу и что-то шепнула ему на ухо. Возник эффект домино: отец Райли, в свою очередь, наклонился к ее маме, та – к младшей сестре, которая заныла: «Чего это?» Мать снова зашептала ей на ухо – пригрозила или задобрила, смотря что работает в подобных случаях. Девочка нехотя поднялась и на полусогнутых ногах выбралась из ряда. Остальные члены семьи последовали за ней.
То же самое повторилось несколько раз. Одноклассники либо сразу узнавали иуду на задней скамье и проходили мимо, либо пересаживались в другой ряд, заметив меня. Зал быстро наполнялся людьми; семьям и компаниям, которые пришли вместе, пришлось разделиться, чтобы найти свободное место. Я оглядывала каждого, кто входил в двери, опасаясь увидеть Дина или Хилари. Я знала, что они еще долго пролежат в больнице, но все равно высматривала их среди присутствующих.
– Я же говорила, надо было остаться дома, – торжествующе шепнула я маме. Что она могла понимать.
Мама не ответила. Из-под слоя пудры на ее щеках проступил румянец.
Наконец подошли какие-то милые старички и поинтересовались, можно ли присесть рядом с нами.
– Конечно, пожалуйста, – любезно отозвалась мама, как будто с самого начала держала для них эти места.
Спустя несколько минут те, кому не хватило места в зале, столпились снаружи молитвенного дома у вентиляционных отверстий, чтобы лучше слышать службу. Заверяю вас, что добрая половина учеников, явившихся на похороны Лиама, и парой слов с ним не перебросилась со дня его появления в Брэдли. Как ни странно, я чувствовала особую связь с Лиамом, хотя он, конечно, подло поступил. Я почти простила его на первом курсе во время обязательного семинара по предотвращению сексуальных преступлений.
После вступительного слова женщины – офицера полиции, – одна из слушательниц подняла руку.
– Значит, секс по пьяни – это всегда изнасилование?
– В таком случае меня насиловали сотни раз, – вставила миловидная старшекурсница, выступавшая в роли модератора и страшно гордившаяся тем, что ее комментарий наделал в зале столько шуму. – Изнасилование – это если девушка пьяна вдрызг и не в состоянии согласиться на секс.
– Ну а если я соглашусь, а потом буду лежать в отключке? – не отставала девушка.
Модератор взглянула на офицера полиции. Вопрос был скользкий.
– Главное, – заговорила офицер, – и мужчин это тоже касается – все мы знаем, как ведет себя человек, если перебрал. Главное – вменяемость.
Про себя я взмолилась, чтобы девушка задала следующий вопрос.
– Ну а что, если перебрали оба?
– Уже сложнее, – признала офицер и с ободряющей улыбкой прибавила: – Просто делайте, что в ваших силах.
Как будто речь шла про пятикилометровый забег на уроке физкультуры.
Иногда я над этим размышляю. Возможно, Лиам тоже был пьян в стельку и не соображал, что творит. А может, порой просто устаешь держать зло на человека.
Мы с мамой никогда не бывали на мемориальной службе у квакеров. Порывшись в интернете, мы узнали, что установленной церемонии у квакеров нет и каждый, кто пожелает, может встать и произнести несколько слов об умершем.
О Лиаме говорили много хорошего. Его родители и младший брат с такими же необыкновенно синими глазами плакали в углу, прижавшись друг к другу. Время от времени мистер Росс испускал глухой вой, который нарастал в гулком зале и многократно усиливался, вылетая через вентиляционные отверстия наружу, так что стоявшие под ними люди отшатывались от стен. Как плачет человек, перекачанный силиконом, я узнала задолго до того, как Ким Кардашьян разрыдалась на телевидении. Мистер Росс, востребованный и состоятельный пластический хирург, в сущности, ничем не отличался от своих клиенток – изворотливых домохозяек, прибегавших к его услугам в надежде исправить ужасные последствия ухищрений, на которые они когда-то пошли, чтобы удержать своих муженьков.
