Могу поклясться, что одна из ассистенток украдкой закатила глаза. На ее узком лице, обрамленном пышными мелкими кудряшками, выделялись невысокие скулы, совсем как у Оливии, доживи она до двадцати пяти лет.
Когда снова прозвучало «снято», я все сказала правильно: «Я Ани Харрисон. Мне двадцать девять лет. Двенадцатого ноября 2001 года мне было четырнадцать».
Опять «Снято». И опять Аарон расхваливает меня на все лады. Та женщина наверняка закатывает глаза еще выше к потолку.
– А теперь назови только свое имя. Сделаем отдельный дубль.
Я кивнула. Тишина на площадке. Аарон дает отмашку.
– Я Ани Харрисон.
Аарон показывает отсчет на пальцах – «один, два, три, четыре, пять» – и жестом велит мне повторить фразу.
– Я Ани Харрисон.
Снято.
– Не устала? – спросил Аарон. Я мотнула головой. – Отлично. Супер. Теперь просто рассказывай. Расскажи нам, как все было. Даже нет – расскажи мне, как все было. В камеру смотреть не обязательно. Представь, что я твой друг и мы беседуем о твоей жизни.
– Ладно.
Мне удалось вымучить улыбку.
Тишина на площадке. Хлопушка щелкнула, словно сорвалось лезвие гильотины. Деваться некуда – придется говорить.
Глава 12
Если бы не «желейки», я бы никогда не оказалась в центре этого пульсирующего кошмара. До Брэдли я даже не любила «желейки», но Оливия почти ничего не ела, кроме них, и была тощая, как доска. Умом я, конечно, понимала, что Оливия тощает вовсе не благодаря «желейкам», а потому что морит себя голодом, однако ничего не могла с собой поделать и по два, а то и по три раза бегала за конфетами, чтобы вновь почувствовать на губах их резковатый привкус. Меня ничто не останавливало: ни столик вчерашних друзей, расположенный в опасной близости от касс, ни штаны, которые мне приходилось скреплять на талии бельевой прищепкой.
Пробравшись между лотками с едой, я миновала стол с холодными закусками, салат-бар и аппарат с напитками на разлив – возле него возился Тедди, осыпая проклятиями сломавшийся ледогенератор, – и встала в очередь. Конфеты, жевательные резинки и шоколад продавались только на кассе, как в магазинах. К кассам выстроились две очереди, и, выбрав ту, что была короче, я столкнулась нос к носу с Дином, который тоже хотел туда пристроиться. Я пропустила его, ни слова не говоря: все равно очередь проходила близко от его столика, которого я теперь избегала. Дин встал в хвост очереди и, нервно переступая ногами, словно досадуя на то, что очередь так медленно движется, стал продвигаться к кассе. Удаляющиеся спины неизменно внушают мне пугающее чувство задушевного примирения. Возможно, потому, что со спины человек не может притворяться – сутулые плечи и вялые мышцы выдают, каков он есть на самом деле.
Через двор в столовую заглядывало высокое полуденное солнце. Затылок Дина покрывали мелкие завитки волос, мягкие, тонкие и светлые, совсем не такие, как на теле – грубые и темные. Внезапно Дина швырнуло в сторону и вверх.
Почему Дин вдруг подпрыгнул? – бесконечно вертелось у меня в голове даже тогда, когда густой дым окутал столовую, точнее, ту новую пристройку, откуда меня с позором изгнали – и, как оказалось, для моего же блага.
Я упала ничком. Нестерпимая боль пронзила ушибленное запястье. Кто-то пронесся мимо, отдавив мне палец. Кажется, я закричала – у меня надрывно зацарапало в горле, – но не услышала ни звука. Меня схватили за больное запястье и помогли подняться. Вновь сдавило грудь, но я не могла даже вскрикнуть, задохнувшись дымом. Меня затрясло от надсадного кашля, и я испугалась, что больше никогда не смогу нормально дышать.
Тедди – это был он – не выпуская мое больное запястье, потащил меня за собой. Мы выбежали в старое помещение столовой, где обычно стояли столы с холодными закусками для тех, кто обедает в первую смену. В ладони нащупалось что-то теплое и осклизлое. Кровь, решила я, но то оказалась всего лишь смятая пачка «желеек».
Столовую заволокло черным дымом. Выйти привычным путем не удалось, и мы с Тедди круто повернулись на носках, будто репетировали парный танец для шоу талантов. Спотыкаясь, мы взбежали вверх по лестнице в комнату Бреннер Болкин, где я была всего один раз – когда сдавала вступительный экзамен.
Сегодня, вспоминая обо всем, я как будто смотрю немое кино. Наверняка где-то высоко под потолком пронзительно завыла пожарная сигнализация. Хилари, как я узнала позже, корчилась в это время на полу среди сверкающих, как бриллианты, осколков, запутавшихся в ее обесцвеченных волосах, и хнычущим голосом, в котором и следа не осталось от деланой хрипотцы, звала маму. В стороне валялась ее левая ступня, все еще обутая в сандалию на танкетке.
Рядом с Хилари ничком лежала Оливия. Оливия никого не звала. Она была мертва.
Тедди толкнул дверь. Под импозантным дубовым столом, за которым директор устраивал званые ужины для раскошелившихся по первому разряду родителей, сгрудились Акула, Пейтон, Лиам и Энсили Чейз. (Энсили училась в выпускном классе и играла главные роли в школьных спектаклях, без меры переигрывая на сцене.) Хотя все мы были из разных классов и социальных групп, тот стол навсегда связал нас страшными узами.
Помню, как тяжело дышала Энсили и как запричитала «господи боже мой», когда почти сразу же вслед за нами кто-то вошел в комнату, поигрывая полуавтоматическим «ТЕК-9» на уровне наших глаз. Пистолет чем-то напоминал игрушечный пулемет. Мы беззвучно умоляли Энсили замолчать, дрожащими пальцами зажимая себе рты. Но нападавший обнаружил бы нас, так или иначе. Мы были легкой добычей.
– Ку-ку!
Между изящных ножек стула, выполненных в виде когтистых лап, показалось узкое, бледное мальчишеское лицо в обрамлении пушистых черных волос, мягких и тонких, как у младенца.
У Энсили сдали нервы. Рыдая в голос, она отползла назад, выбираясь из-под стола, и, опрокинув стул, вскочила на ноги. Нападавший выпрямился. Теперь из-под стола виднелись только его ноги, от колен до ботинок. Несмотря на ноябрь, он был в шортах, а икры у него были неестественно белые и гладкие. Хотела бы я сказать, что один из нас бросился вслед за Энсили, пытаясь спасти ей жизнь, – в конце концов, разве она могла умереть, ведь ее приняли в Гарвард, – но, дойдя до этого места, я только сокрушенно вздыхаю: «Мы просто не могли пошевелиться!»
Выстрел прозвучал совсем неслышно по сравнению с тем, как тяжело рухнуло на пол тело Энсили.
– Твою мать, – выдохнул Лиам. Он сидел рядом, сжимая мою руку, и смотрел на меня влюбленным взглядом. Голова Энсили с жутким треском упала на пол, устланный широким персидским ковром, вовсе не таким мягким и толстым, каким казался на первый взгляд.
Акула прижала меня к полной груди, ходившей ходуном, как у героини с обложки третьесортного любовного романа. Меж резных ножек стула снова замаячило бледное лицо.
– Привет.
На лице появилась улыбка, совершено чуждая любых радостей жизни. В ней не было ни тепла солнечного весеннего дня после затяжной зимы, ни восхищения, охватывающего жениха при виде своей невесты в белом свадебном платье. Держа пистолет в вытянутой руке, он провел им справа налево. На миг каждый из нас оказался под прицелом. По нашей стайке пронесся приглушенный стон. Я уткнулась взглядом в пол, стараясь унять дрожь и не выказывать испуга, чтобы не стать следующей мишенью.
