– Ох. Совсем забыл. – Он слизнул с пальца томатный соус, рухнул на колени и принялся шарить в своем рюкзаке. – Держи.
В меня полетели мои спортивные шорты.
Они были легче бумаги, но, поймав их, я тяжело охнула, словно меня пнули в живот.
– Откуда они у тебя? – выдохнула я, расправляя их на коленях, как натянутую салфетку.
– Можно подумать, к ним, как к «Джоконде», не подступиться, – ответил Артур.
– В смысле?
Артур застегнул молнию на рюкзаке и выразительно на меня покосился.
– Ты что, в Лувре не была?
– А где это?
– Мама дорогая, – закатил глаза Артур.
Запищала микроволновка, и Артур завозился с тарелкой. Пока он стоял ко мне спиной, я незаметно нюхнула свои шорты. Должна же я знать, что унюхали все остальные.
Пахли они прескверно. Резкий первобытный запах словно разъедал легкие. Я скомкала их и затолкала в рюкзак. Подперев голову рукой, я снова заплакала, и с кончика носа закапали слезы.
Артур сел напротив, молча уминая дымящуюся лазанью с мясом.
– Когда я доем, я тебе кое-что покажу. Это тебя утешит, – пробубнил он с набитым ртом.
В считаные минуты от кусища лазаньи не осталось и следа. Артур бросил грязную тарелку в мойку и, поманив меня рукой, направился к двери в углу, за которой, наверное, была кладовая или стенной шкаф. В старом доме, где жил Артур, было полным-полно дверей, ведущих бог знает куда – на лестницу, в стенные шкафы, в каморки, загроможденные кушетками в цветочек с наваленными на них кипами книг и папок. У семьи Артура по материнской линии когда-то водились деньги, но они были так накрепко заморожены в каких-то фондах и ценных бумагах, что потратить их было невозможно. Мистер Финнерман, отец Артура, бросил семью восемь лет назад, что стало для женщины настоящим ударом. Но, по существу, это означало, что одним ртом теперь меньше. Когда она поняла, что мистер Финнерман всю жизнь будет валяться в постели до полудня, то вскоре после рождения Артура устроилась в Брэдли, чтобы сын мог учиться в престижной школе. В Мейн-Лайне не все живут на широкую ногу, но в семье Артура были совершенно другие приоритеты, нежели у моих родственников. Путешествия, образование, культура – вот на что тратили сбережения Артур и его мама, а вовсе не на шикарные тачки, блестящие логотипы или украшения.
Выходцы из старой «денежной аристократии» имели в Мейн-Лайне куда более высокий статус, чем нувориши. Отчасти поэтому Артур презирал Дина. Артур обладал другим капиталом, куда более ценным, чем последняя модель «Мерседеса»: знаниями. Он знал массу всякой всячины: например, что за столом солонку принято передавать вместе с перечницей, и что нельзя пережаривать бифштекс. Он знал, что на Таймс-сквер лучше не соваться и что в Париже двадцать административных округов. Он готовился поступать в Колумбийский университет – причем на льготных основаниях, благодаря связям и высоким оценкам.
Держась за ручку двери, Артур обернулся ко мне.
– Ты идешь или нет?
Грязные ступеньки уводили в темноту. Я ненавижу темноту и по сей день оставляю свет в коридоре, когда ложусь спать.
Артур нашарил на стене выключатель; под потолком тускло засветилась одинокая лампочка. Он сделал шаг, и на полу заклубились облачка пыли. Натянутая кожа на его босых опухших ногах лоснилась, как у младенца.
– Как непохоже на наш подвал, – сказала я, ступая почти след в след по бетонному полу. Обшивка стен отвалилась, обнажив косматые грязно-желтые внутренности. Вдоль одной из стен была свалена старая мебель, валялись коробки с истертыми дисками, запыленные книжки и старые номера «Нью-Йоркера», почерневшие от плесени.
– Дай угадаю, – ухмыльнулся Артур, взглянув на меня через плечо. В желтушном свете лампы его прыщи приобрели лиловый оттенок. – Ковролин?
– Ну и что?
Артур направился к развалам у дальней стены, не удостоив меня ответом.
– Чем тебе ковролин не угодил? – на весь подвал спросила я.
– Дурной вкус, – заявил он, переворачивая коробки.
До конца своих дней я буду жить только в домах с деревянными полами.
Артур присел на корточки, и на секунду его лицо скрыла копна сальных волос.
– Вот это да, – послышался глухой смех. – Смотри, что я нашел.
Выпрямившись, он высоко, как жрец перед жертвоприношением, поднял оленью голову.
– Скажи мне, что она не настоящая, – поморщилась я.
Артур развернул голову мордой к себе и в раздумье уставился в невинные глаза оленя.
– Еще какая настоящая, – заключил он. – У меня отец охотник.
– Я против охоты, – сухо заметила я.
– Но не против ветчины. – Оленья голова рухнула в картонную коробку. Ветвистые рога вздернулись к потолку, как бобовый стебель, ведущий в никуда. – Просто за тебя грязную работу делают другие.
Я скрестила руки на груди. Разумеется, я имела в виду, что осуждаю охоту для развлечения, но спорить с Артуром и затягивать вылазку в подвал мне не хотелось. Мы не пробыли здесь и пяти минут, а я уже покрылась гусиной кожей от холода.
– Так что ты хотел показать? – настойчиво спросила я.
Артур согнулся над другой коробкой и принялся копошиться в ее содержимом, вытаскивая одну вещь за другой и тут же их отбрасывая.
– Ага! – воскликнул он, вытаскивая книгу энциклопедического формата, и жестом позвал меня к себе. Со вздохом я потащилась по протоптанной в пыли дорожке.
В руках Артур держал старый школьный альбом.
Артур раскрыл его на заднем форзаце и слегка наклонил ко мне, чтобы лучше была видна подпись:
«Арт-мэн,
ты мой лучший дружбан, но я тебе этой гомосятины никогда не говорил и вообще – иди лесом!
Барт-мэн»
Я трижды перечитала, пока до меня не дошло. Барт-мэн – это Дин. Дин Бартон.
– Какой это год?
– Девяносто девятый, – сказал Артур, послюнил палец и стал листать страницы. – Шестой класс.
– Ты дружил с Дином?
– Мы были не разлей вода, – мрачно хихикнул Артур. – Глянь-ка.
Он раскрыл альбом на странице с беспорядочно приклеенными любительскими снимками: вот стайка школьников за обедом, вот они кривляются, вот позируют рядом с огромным зеленым драконом, талисманом школы Брэдли. В нижнем левом углу прилепилась фотография, слегка расплывчатая, как большинство старых снимков. На старых фотографиях мы кажемся себе какими-то не такими и снисходительно смотрим на себя прежних с высоты жизненного опыта. Со снимка смотрели Артур и Дин, оба бледные, с потрескавшимися губами. Артур – полноватый, с пухлыми щеками, но совсем не похожий на толстяка, стоявшего сейчас за моим плечом, а Дин – тщедушный, хилый, обхвативший бычью шею Артура тонюсенькими ручками. Он выглядел не на двенадцать лет, а скорее, на девять.
