* * *
Алка пошла провожать учителя шахмат и, как только они вышли из квартиры, спросила:
– Вы думаете, у Васи педагогический талант?
– Понятия не имею, – пожал плечами Леонид Наумович. – Скорее всего, нет. Давать гамбит Пирса на третьем занятии… Это, мягко говоря, самонадеянно.
– Но тогда зачем вы?..
– А потому что вы правы, милая девушка. Васю нужно спасать от родителей. Пусть пока с малышами возится, раз ему нравится.
Лицо шахматиста, казалось, светится в сумерках.
* * *
– Как отснимались? – спросила Алка, входя в офис.
– Отлично! – сказал Зёма. – Садись за мой комп.
Алка села, Земекис включил воспроизведение.
«А сейчас я подумала, да какого черта я должна себя менять! – говорила Вера на экране. – Я такая. Я такой родилась. Я никому не мешаю, я не делаю ничего плохого. Я вот такая, как есть. Почему я должна прятаться? Почему я должна убегать?»
В углу компа замигал скайп.
Алка вопросительно глянула на Зёму, тот сказал одними губами: «Читай».
Алка открыла сообщение.
«Она готова жить, – написал ей Зёма с другого компа. – Яков всегда говорит, что самое важное, когда человек себя принимает. Она приняла. Теперь у нее “точка бифуркации”. Крайняя неустойчивость. Мы в этот момент ставили круглосуточное наблюдение, чтоб не сорвалось. Следи за ней. Но сейчас точно надежда есть. Главное, чтоб она с мамашей не столкнулась. И в школу ее не пускай».
«Поняла», – ответила Алка в скайпе.
«Меня Яков пасет, так что к себе забрать не могу», – написал Зёма.
«А зачем он тебя пасет?»
«Боится, что сорвусь».
«А ты можешь?»
«Закрыли тему».
Алка кивнула Зёме и бодро спросила у Веры:
– Поехали домой?
Вера спала на столе, аккуратно положив голову на руки.
– Умоталась, – с неожиданной теплотой сказал Земекис. – Кстати, я первую часть уже смонтировал. Скинуть тебе?
* * *
Вера, кажется, отсыпалась за все свои бессонные ночи. Дремала в троллейбусе, клевала носом в лифте, в постель на полу рухнула не раздеваясь.
Алка заботливо прикрыла ее одеялом и пошла на кухню, где ее уже ждал папа.
– Значит, так, – сказал он, кивая на разложенные перед ним бумажки, – я тут с некоторыми адвокатами посоветовался, с другом из прокуратуры. Сто десятая – статья мутная, с доказухой будут проблемы, но нервы этим гадам мы помотать можем, для начала – претензионное…
– Эй! – взмолилась Алка. – Какая сто десятая? Какая доказуха? Ты о чем?
– Статья сто десятая! – с упреком ответил отец. – УК РФ. «Доведение до самоубийства».
– Так она же не самоубилась…
Отец закатил глаза и процитировал по памяти.
– «Доведение лица до самоубийства или, – тут он выделил голосом, – до покушения на самоубийство путем угроз, жестокого обращения или систематического унижения человеческого достоинства потерпевшего – наказывается ограничением свободы на срок до трех лет, либо принудительными работами на срок до пяти лет, либо лишением свободы на тот же срок».
У Алки екнуло сердце. «Точка бифуркации… крайняя неустойчивость».
– Слушай, – осторожно сказала она, – может, не надо все это ворошить? Вера только-только успокоилась…
– Надо, – твердо сказал папа. – Во-первых, она должна понимать, что на ее стороне не только мы с тобой, но и закон! А во-вторых… может, другие уроды в другой школе почитают в новостях и задумаются – а стоит ли травить одноклассницу? И взрослые пусть задумаются. Можно ведь и на нары загреметь за свои… шуточки!
Алка вздохнула. С таким папой она не рискнула бы спорить, будь она хоть трижды кризисным менеджером.
– Но нам нужны факты! Проверяемые факты! – Отец немного успокоился и приготовил ручку с чистым листом. – За что конкретно на нее взъелись?
Алка колебалась буквально мгновение.
– Она лесбиянка, – сказала Алла и твердо посмотрела отцу в глаза.
Тот застыл с приоткрытым ртом, потом судорожно вздохнул, отложил ручку.
– Понятно, – горько усмехнулась Алка. – Спокойной ночи.
Алка попыталась встать, но папа пришел в себя и поймал ее за руку.
– Извини, – сказал он севшим голосом. – Просто… Да, это все осложняет…
– «Осложняет»? – фыркнула Алла, но села. – Ну да… лесбиянок до самоубийства доводить можно. Этого УК РФ не запрещает…
– Закон для всех один. – Отец снова старался говорить спокойно и уверенно, но у него не очень получалось. – Но судья тоже человек… Ладно, попытаемся найти такого, чтобы не совсем гомофоб… Тем более – нужны стопудовые доказательства. Свидетельства. Хорошо бы какие-то медицинские справки. Она тебе ничего такого не рассказывала?
– А хочешь, и тебе расскажет? – Алка достала из кармана флешку со смонтированной частью интервью.
Они смотрели Верину исповедь на папином ноутбуке, сидя плечом к плечу. Алла еще раз убедилась, что Зёма – бог. Вера получилась совсем живая. Большую часть своей истории она рассказывала не зрителю, а кому-то неизвестному. От этого появлялось ощущение, что ты слышишь реальный разговор очень близких людей.
Но в конце фрагмента Вера вдруг посмотрела в камеру.
И сказала: «Что я вам сделала?»
Спокойно так сказала, устало, без обвинения или проклятий.
И стоп-кадр – глаза Веры, больные и безнадежные, как у собаки, которую загнала в угол подворотни толпа гогочущих пацанов. Она знает, что ее сейчас убьют – но не понимает за что.
Папа молчал. Алка покосилась на него – он кусал губу.
– Проверим каждый эпизод, – сказал папа. – Начнем с клиники. Наверняка лицензию левым образом получили… Интересно, кто у них крыша…
Алка крепко обняла отца за голову. Папа неуклюже погладил ее по боку.
Алла прямо почувствовала вопрос, который отец хочет задать, но не может.
– Для справки, – сказала она, – я не лесби.
Она почувствовала, как отец облегченно выдыхает, отстранилась и спросила:
– А если бы я была… как Вера? Ты тоже «лечил» бы меня? Запирал бы?
Папа задумался и только после этого медленно покачал головой. Сцена становилась приторной. К счастью, тут дверь кухни распахнулась, и на пороге предстала заспанная Вера с телефоном в руке.
– Тут это, – зевнула она, – Нюша позвонила. Мать в командировку едет на два дня, хочет мелкую ее папаше подкинуть. А Нюшка заболела, она со мной хочет… Короче, я к ней…
* * *
