Дрездену легко быть теплым. Над ним высокий шатер синего неба. И солнце, как печка, протапливаемая хорошим слугой, пылает щедро, не ленится. Конец октября – а тепло, как летом, запросто еще можно выходить без пальто.
– Das Museum ist in einem Schloss untergebracht, wo auch heute Kurfersten Sachsens wohnen. Stelle Dir vor, welches Aufsehen dessen Eroeffnung Anfang Achtzehnter Jahrhundert hervorgerufen hat!
[10]
– донесся до Карла голос папеньки.
Юноша встрепенулся:
– Ja-ja, das ist wirklich bewunderswert!
[11]
Когда извозчик доставил их к большому песочному особняку с узкими окнами, Карл решил, что папенька неправильно назвал адрес.
Замок? Тот самый «Grenes Gewoelbe»
[12]
. Здесь живут курфюрсты? В этом скромном с архитектурной точки зрения здании? Да быть такого не может!
Папенька дернул Карла, застывшего, как изваяние, за рукав сюртука. И, поправив черную шляпу, бодрым шагом направился к фасаду.
Значит, и правда замок. Точно музей. Вот и служитель. Отец приветствует его, словно старого знакомого, покупает билеты.
«Grenes Gewoelbe». Но своды, судя по названию замка, прежде бывшие зелеными, теперь окрашены в белый, украшены тонкой лепниной. Причем какие это своды! Потолки плавно стекают в многочисленные отделанные зеркалами колонны. И поэтому зал кажется огромным причудливым атласным дамским платьем, которым играет шаловливый ветер.
Неимоверно волнуясь, Карл приблизился к стеклянной витрине у стены и не смог сдержать возглас восхищения.
– Дивные, дивные кубки горного хрусталя в золотых оправах! Папенька, они же восхитительны!
– Sprich deutsch!
[13]
– довольно улыбнулся отец, оправляя короткую бородку.
Папенька, кажется, пояснял, что это миланская работа, но Карл, задыхающийся от сияющей красоты, его почти не понимал.
Рядом с кубками из горного хрусталя находилась витрина с невероятными кубками в виде страусов, изготовленными из страусовых яиц, искусно оправленных в серебро.
Кубки из кокосовых орехов, из раковин моллюсков, из слоновой кости. Оправа – золото, золоченое серебро, просто серебро.
Но как это тонко, как искусно, завораживающе прекрасно!
Перемещаясь к витрине в центре зала, Карл мельком увидел свое отражение в зеркальной колонне и покраснел. Высокий худощавый юноша, как всегда, выглядел чуть старше своих пятнадцати лет, но плакал, как младенец. Из больших круглых голубых глаз ручьями лились слезы! Слава богу, что папенька, отвернувшийся к витрине со шкатулками, не видел этого позора: в зеркальной колонне отражалась его спина…
«Перейду в другой зал», – подумал Карл. И, клятвенно обещая себе посмотреть потом искусно инкрустированные изумрудами каминные часы и золотые кофейные сервизы, на цыпочках проследовал к двери.
Важный смотритель снисходительно ему улыбнулся. Карл отвернулся, достал платок, собираясь утереть глаза, и замер.
За витриной, у которой он оказался, находился совершенно непримечательный маленький предмет. Круглый темный камушек, которых полным-полно на любой улице. Ну, может, очень правильной формы, совершенно круглый. И сбоку к стеклу витрины крепилась обычная лупа, только без ручки.
Заинтригованный, Карл в нее заглянул, и…
«Это не камушек. Это, похоже, вишневая косточка. Это, это, это…»
Его мысли путались. С вишневой косточки прямо Карлу в лицо взирала толпа людей.
«Десять… тридцать пять… сто… сто восемьдесят», – педантично считал он, а потом, уже почти закончив, сбился.
Да и как не сбиться под пристальными взглядами такого множества лиц. Лиц разных, примечательно разных! Мужских и женских. Детских и старческих. Веселых, грустных, искаженных злобой, светящихся от радости.
Они все смотрели на Карла.
Вырезанные – господи, да как такое возможно?! – на крошечной вишневой косточке!
«Любой материал – лишь оправа для истинного мастерства», – подумал Карл, почему-то проваливаясь в мягкую теплую ночь.
Сначала в ней царила полная темнота, густая и чернильная.
Внезапно серебристое свечение ввинтилось в нее плотным коконом.
Ввинтилось, завертелось. Стало таять, делаясь полупрозрачным.
Невидимый фокусник вдруг как одернул легкую ткань.
И великолепный цветок ландыша в прозрачном стакане засиял настолько ярко, что темнота исчезла.
Цветок прекрасен и свеж! От жемчужных, окаймленных осколками алмазов цветков, кажется, исходит нежный прохладный аромат. Золотой стебель и нефритовые листья выглядят настолько естественно, будто ландыш сорван в лесу. Но прекраснее всего стакан из горного хрусталя. Ведь в нем видна даже полоска воды, в которую погружен ландыш.
Вода, вода…
Дивное видение исчезло.
Карл вдруг осознал, что лежит на полу, папенька брызгает на него водой, затекшей уже и за ворот сорочки.
– Я буду ювелиром, папа, – пробормотал Карл, осторожно приподнимаясь и оправляя задернувшийся сюртук.
– Конечно, мы же об этом давно договорились, – облегченно выдохнул отец, протягивая руку. А потом хитро подмигнул:– Aber wir werden zur Zeit miteinander nur deutsch sprechen!
[14]
* * *
Мне повезло унести на память
Запах любви на своих губах.
«Поскорее дотянуться до магнитолы. Выключить эту песню, скорее. Слишком болезненные воспоминания с ней связаны».
«Попытаться пробиться к бордюру, включить аварийку. Слушать-слушать-слушать. В его голосе прошлое и будущее. Мое, наше и уже навсегда соединенное».
Нога журналистки и писательницы Лики Вронской резво перескакивала с педали тормоза на педаль газа. Рука потянулась к выключателю магнитолы, потом вдруг щелкнула по поворотнику. И внезапно прервала музыку, но сразу же салон вновь наполнился песней.
В конце концов Ликино тело, сбитое с толку совершенно противоположными заданиями, аккуратно остановило голубой «Форд» на обочине.
Тело глупое.
Голос льется из динамиков, а парня у микрофона больше нет, и никогда не будет. Но телу все равно, оно горит в пламени воспоминаний.
Бежать,
