— И кроме того, лично я, — продолжил Нараян Бахадур, — не воспринимаю брачные узы как цепи. В молодости вести холостой образ жизни приятно и интересно, но сейчас мне уже за тридцать. И я точно знаю, чего хочу в жизни.
— Но ты хочешь не меня.
— Нет, тебя. Именно тебя!
— Из-за моего имени и связей?
— Изначально, да.
Ее сердце билось как бешеное. Как, как сказать ему, что он ошибается? Что она всего лишь жалкая самозванка?
— А что конкретно тебе нравится во мне?
— Все. Абсолютно все.
— Потому что я — урожденная Пендерлинк?
— Потому что ты умная, смелая, независимая, интересная.
Гвендолин не знала, как на это ответить. Что ей думать… чувствовать?
— Но тебе не пришло бы на ум жениться на мне, не будь я Пендерлинк.
— А ты не приняла бы моего предложения, не будь я принцем.
Она запуталась, окончательно запуталась.
— Знаешь, мне кажется, из нашего брака ничего хорошего не выйдет. Мы оба слишком сильные и самоуверенные.
— А ты считаешь, что лучше заключать брак между сильной и слабой личностью? Полагаешь, что каждый из нас выиграл бы, связав свою судьбу с холодным или бесхребетным партнером?
Гвендолин заглянула ему в глаза. Возможно ли, что он готов принять ее такой, какая она есть, — горячую голову, строптивую, своевольную и все остальное прочее?
Она потянула руку, пытаясь высвободиться, но он не отпускал.
— Ты чего-то боишься. Но это «что-то» не секс. Я абсолютно уверен.
Она опустила глаза вниз, на их переплетенные пальцы. Как бы ни приятно ей было его прикосновение, но оно быстро станет символом тяжелой неразрывной цепи.
— Брак сковывает женщину.
— Нет.
— Ты мужчина, ты не можешь этого знать.
— Да, я мужчина и никогда не позволю себе сковать женщину по рукам и ногам.
— Это происходит само собой — замужество, материнство, дети. Все это меняет женщину. Ее приоритеты становятся иными. Обязательно. Иначе и быть не может.
Нараян Бахадур так посмотрел на нее горящим взглядом своих черных глаз, что у нее закружилась голова.
— Разве это так уж плохо?
— Да, если ценишь свободу.
— А твоя свобода, она настолько ценна?
Гвендолин начинала задыхаться. Сам воздух, казалось, сгустился, стал давить на нее. Господи, он не понимает, ничего не понимает! Он же не видел, как ее мать, хоть и начинавшая в жалком кафе, но обладавшая безусловным талантом, стала пленницей приличий и благопристойности, отказалась от возможной танцевальной карьеры, чтобы поддерживать все начинания отца. Как Беатрис оказалась в заточении в роскошном замке Страттфордов, лишенная обычных человеческих привилегий.
— Да, для меня — да.
Она отвела глаза в сторону, вспомнила, как еще сегодня днем разглядывала великолепную золотую клетку с певчими птицами, как разрывалось ее сердце, как хотелось открыть дверцу и дать им свободу. Нет, она скорее умрет, чем позволит запереть себя в такую же клетку.
— Ты подрежешь мои крылья, — прошептала Гвендолин, борясь с подступившими слезами. — И я возненавижу тебя за это.
Нараян Бахадур поднял ее руку к губам, поцеловал пальцы.
— Ненависть — очень сильное слово.
Она с трудом проглотила вставший в горле ком. Только не заплакать, только не это!
— Ненависть — очень сильное чувство.
Он отпустил ее руку и наклонился вперед.
— Значит, тебе знакомы сильные чувства?
Гвендолин чувствовала, что ее нервы натянуты до предела. Она говорила о том, о чем не намеревалась рассказывать.
— Я любила однажды, — выдавила она после долгой паузы. — Но из этого ничего не вышло. Отказываться от любви тяжело, очень. Со мной что-то произошло. Что-то сломалось во мне.
— Твое сердце, — мягко произнес Нараян Бахадур.
Гвендолин нервно пожала плечами. Никто никогда не говорил, что жизнь проста, но ей и в голову не приходило, что она может стать настолько сложной и в такой короткий срок.
— У меня ушел не один год на то, чтобы оправиться после разрыва с Гербертом. Не так-то просто забыть любовь. Мне пришлось приложить немало сил, серьезно поработать над собой. Были дни, когда я думала, что не выдержу и позвоню ему.
— И звонила?
Она закрыла глаза, зажмурилась, вспоминая то время.
— Нет.
— Что произошло дальше?
— На второй год я научилась справляться с болью. И начала встречаться со всеми подряд. Словно с цепи сорвалась. — Ей хотелось, чтобы он наконец-то понял. — Я больше не невинная овечка. Я достаточно повидала в жизни, чтобы понять, как развиваются отношения между мужчиной и женщиной. Рано или поздно, но ты захочешь, чтобы я стала кем-то, кроме себя самой.
— Возможно, твой первый брак оказался неудачным, но твои родители были счастливы вместе.
— Мама могла бы сделать карьеру. Вырваться из этого финского захолустья и стать настоящей примой сцены.
— Думаю, ей было бы сложно одновременно выступать, быть с твоим отцом и растить детей.
— Именно! — Гвендолин покачала головой. — Ты можешь сейчас думать иначе, но в конце концов я окажусь не той, которая тебе нужна. И ты попытаешься изменить меня. Это случается сплошь и рядом. Люди влюбляются в какую-то одну черту в человеке, но скоро этого становится мало… — Она замолчала.
Нараян Бахадур долго и молча разглядывал ее, потом поднялся и потянул ее за руку.
— Идем.
Они прошли по нескольким темным коридорам и скоро оказались перед большой арочной дверью, покрытой удивительно изящной резьбой. Нараян Бахадур толкнул ее, и глазам Гвендолин открылась огромная, освещенная свечами комната с кроватью посередине.
— Где мы? — чуть дрожащим голосом спросила она, оказавшись внутри и округлившимися от изумления глазами наблюдая, как принц запирает дверь.
— В моей спальне.
Нараян Бахадур прижал ее к стене, провел пальцами по коротким блестящим волосам.
— Я хочу тебя. — Его голос потряс ее своей искренностью и откровенным, неприкрытым желанием. — Ты можешь довериться мне, дорогая, я не разочарую тебя.
Гвендолин тяжело задышала, борясь с подступившими слезами. Нараян Бахадур говорил об Освальде. Он помнил ее рассказы об ужасной жизни, которую вела Беатрис, и не понимал, что разговаривает с другой женщиной! По сравнению с испытаниями, выпавшими на долю младшей сестры, то, что пришлось пережить самой Гвендолин, казалось детским праздником на лужайке. Ее жизнь была несложной и относительно приятной.
