– Алекс, жена Хэндли, принимала бета-блокаторы и, – я судорожно сглотнула, – он занимался альпинизмом очень много лет, даже вел кружок у нас в колледже.
В этот момент во всем здании погас свет.
Я выронила сотовый и громко выругалась.
– Кэтрин! Катя!
Да, Заславский, не молчи, иначе я этот чертов смартфон сто лет искать под столом буду. Нашла, схватила дрожащими пальцами:
– Здесь выключили электричество. Я приеду домой и позвоню тебе. Мне нужно включить фонарик.
Черт, как некстати. Я еще и машину поставила на минус третьем. В кромешной тьме спускаться вниз и на ощупь искать. Я ее при свете не всегда с первого раза нахожу.
Особенно, если парковка полная. Алекс сто раз мне говорил установить датчик парковки, но мне было лень.
Выглянула в окно и нахмурилась – внизу горят фонари. Значит, света нет только в здании колледжа. Внутри все похолодело. Коготки страха тихонько поскребли по затылку, посылая дрожь во все тело. Я с детства боюсь темноты. Панически. Сердцебиение усилилось. Сняв туфли, вышла из кабинета и пошла по направлению лестницы. Остановилась. Мне показалось, что я слышу чьи-то шаги. И они замерли как раз в тот момент, когда я замерла сама. Стало нечем дышать, осторожно на носочках свернула к пожарной лестнице, приоткрыла дверь и начала спускаться вниз. Очень-очень аккуратно, прислушиваясь к звукам и стараясь не шуметь.
Тихо, Кэтрин, спокойно. У страха глаза велики. Там никого нет, ну или уборщики покидают здание так же, как и ты. Но шаги ведь приближались, а не удалялись. Побежала вниз быстрее, останавливаясь и прислушиваясь к тишине.
Открыла дверь, ведущую на парковку, и посветила фонарем, встроенным в смартфон. Снова послышались шаги, теперь уже на стоянке внизу. Они эхом разносились по подвальному помещению. Я попятилась к стене и вжалась в нее, спустилась на корточки в надежде, что корпус машины меня защитит и спрячет. Прикрыла фонарик ладонью и задержала дыхание.
Корпус колледжа должны были уже закрыть, но у директора имелись ключи от всех помещений.
Вцепилась дрожащими пальцами в туфли. От страха начало лихорадить. Хуже всего – не видеть, что тебе угрожает, потому что воображение дорисовывает такие картины, от которых все волосы становятся дыбом.
Шаги приближались и наконец-то вспыхнул свет. Я со свистом выдохнула, увидев сторожа с фонариком, он ковырялся в щитке и тихо ругался.
– Пробки выбило. Уже третий раз на этой неделе.
Улыбнулась, чувствуя, как все еще подгибаются колени.
– Испугались.
– Да. Очень, – снова усмехнулась, очень нервно. Нашла ключи от машины.
– Все в порядке, мисс, пойду к себе. Не бойтесь, последнее время часто выбивает.
Он ушел, а я, тяжело вздохнув, пошла к своей машине, дрожащей рукой сунула ключ в замочную скважину и увидела в стекле чье-то отражение, резко обернулась и выронила ключ. Эхо от металлического звона разнеслось по всей парковке. Данте Марини стоял в шаге от меня, он тяжело дышал, глядя мне в глаза.
– Я гонялся за тобой по всем этажам. Ты специально от меня убегала?
Воздух вокруг моментально накалился, словно электрические разряды проходят в молекулах кислорода. Я вдыхаю их, а они разносятся под кожей, разжигая меня изнутри, как папиросную бумагу.
– Что ты здесь, – выдохнула, стараясь унять дрожь, – что ты здесь делаешь?
– Хотел тебя увидеть, Кошка. Меня ломало. Знаешь, что такое ломка?
Я знала, что такое ломка… точнее, я поняла это только что, когда услышала его голос и увидела снова так близко. Казалось, он пытается сдержать свои эмоции, но не может. Я раньше не видела его таким. В тусклом свете маленьких лампочек глаза Данте стали темнее, чем обычно, на скулах играли желваки, и он казался мне очень бледным.
И я вдруг поняла, что чувствую какое-то идиотское облегчение, бешеную, дикую радость, что он приехал ко мне посреди ночи. Нашел меня. Как? Это ведь Данте Марини, он говорил, что у него много способов разыскать, если ему это нужно… Значит, было очень нужно. Мне вдруг до дрожи захотелось обнять его, сильно, до хруста в костях, прижаться всем телом, увидеть, как он улыбается мне. Совершенно сумасшедший, неконтролируемый импульс. Но до боли хотелось сделать именно так.
– Сейчас почти двенадцать ночи…
– Какая разница, который час? Иногда я хотел увидеть тебя и в пять утра.
Я боялась посмотреть ему в глаза, боялась, потому что у меня в горле застряло рыдание. Какое-то абсурдное, истерическое. Так бывает, когда не веришь в реальность происходящего. Он хотел увидеть меня в пять утра. ОН и МЕНЯ?
– Невыносимо хотел… А еще я хотел…
Я таки подняла взгляд и задохнулась, – его глаза горели голодом. Едкой вспышкой безумия, которая вызвала во мне ответную волну, и когда Данте сделал шаг ко мне, я сделала два назад и уперлась в капот автомобиля.
Секунда – и он рядом, сжимает мое лицо пальцами, смотрит в глаза, и от его близости и запаха у меня подгибаются колени.
– Ты думала обо мне, Кэт? Скажи – думала?
Я перехватила его руку, и он ослабил хватку на скулах.
– Ты играешь со мной в какие-то игры, Данте. Я не игрок…. Я…
– Знаю, – резко привлек к себе за затылок, – тебе не нравится быть со мной? Ты боишься меня? Скажи – я оставлю тебя в покое. Скажи, что тебе это не нужно, Кэт.
Не стоит поддаваться эмоциям, это тоже может быть частью его игры, но глаза горят отчаянным сумасшествием, и я чувствую в них просьбу… Как же странно видеть именно в его глазах просьбу. Он словно просит меня сказать ему именно это. Оттолкнуть. И вместе с этим боится… Боится? Данте? Но разве в его глазах не застыло это странное выражение нерешительности?
Его пальцы гладили мою скулу очень медленно, словно повторяя очертания лица, словно он действительно мечтал об этом. И я, как зачарованная, не могла пошевелиться, наслаждаясь прикосновениями, словно пересчитывая их в уме. Я больше не могла ему сопротивляться, меня надломило именно сейчас, когда он так трепетно гладил мое лицо и смотрел мне в глаза.
– Я не хочу играть, Данте, – прошептала и перехватила его руку, отвернулась, чтобы не поддаться соблазну. Но он резко повернул меня к себе, схватив за плечи.
– Не отворачивайся. Никогда не отворачивайся от меня, Кошка. Лучше говори все в глаза. Так я буду знать, врешь ты мне или нет.
Провел большим пальцем по моим губам.
– А чего ты хочешь, Кэт?
– Узнать тебя. Настоящего. Я хочу не игру, я настоящее хочу. Ты можешь дать мне себя настоящего, Данте Марини? Ты умеешь по-настоящему?
И он усмехнулся, склонился к моим губам, еще не целуя.
– Сейчас, с тобой, я очень настоящий, чувствуешь? – взял мою руку и прижал к груди, под ладонью колотилось его сердце. – Оно настоящее. А ты? Ты настоящая со мной, Кэтрин?
