Мне казалось, голос Чико въелся в мозги и монотонно повторяет одно и то же.
Если смотреть отстраненно, то, как психолог, я все больше убеждалась, что Данте Марини вполне мог быть психически неуравновешенным типом с глубокой детской травмой, способным убить девочек. Но с другой стороны это не мог быть он. Не мог, потому что Данте прет, как танк, он берет все, что хочет от этой жизни, и если бы он хотел убить девочек, он бы скорее задушил их во время секса, пырнул кинжалом… Но ведь он игрок. Ему нравится квест, нравится сложность задачи и выигрыш…
Нет, тот, кто убивал девочек, слишком не уверен в себе, он хочет, чтобы о нем говорили, чтобы его заметили, признали, и это способ заявить о себе. Данте не нуждался в пиаре. Все газеты так или иначе пестрели его именем. Ему не нужно чье-то признание. Ему совершенно наплевать на это.
У меня раскалывалась голова… она шла кругом со вчерашнего дня. Я не замечала, как по сто раз достаю сотовый, чтоб проверить, не звонил ли он мне, что я постоянно думаю о нем, и каждый раз от этих мыслей так больно, словно у меня в груди тысяча заноз и каждая из них пропитана серной кислотой.
«У Данте каждую неделю новая телка».
Захотелось разломать все сигареты в пачке, заорать, ударить кулаком по столешнице. Можно подумать, я этого не знала. Данте Марини не ведет счет своим женщинам. Их так много, что он, наверное, не помнит, как они выглядят.
Через пару дней он забудет и мое имя тоже. Это у меня останутся воспоминания, это мне будет больно каждый раз, когда я услышу или прочту его имя. Это я не смогу его забыть.
Чико рассказал мне все, что не удалось узнать копам. Много подробностей о продаже наркотиков в самой школе, о том, как приводили девочек в секту. Но арестовать его за это не смогут, девочки сами соглашались, насилия не было, и это видно на фото и из показания других ребят. Данте оплатит залог, наймет хорошего адвоката, и все обвинения с Чико снимут уже через пару дней.
И снова что-то не сходится. Именно у меня. Если это Данте скрывается под ником «Смерть» – значит, это он заставлял Чико и Эрика приводить девочек. Значит, знал о наркотиках, об оргиях. Но этого просто не может быть. Данте бы не позволил. Судя по рассказам Чико. Значит, это делает кто-то другой… и этот кто-то хочет, чтобы полиция думала на Данте. Подставляет его.
А может мне так кажется? Я просто не хочу верить, что Данте Марини способен на все это потому что… Потому что – что?
Посмотрела на свое отражение в зеркале и приложила пальцы к следам на горле…
Потому что когда Марини прошептал мне: «Скажи, что любишь…» мне ужасно захотелось сказать, что да – люблю.
Почему люди считают, что любовь приходит со временем? Почему ее разбивают на какие-то сроки, месяцы, года, измеряют степенью понимания и привязанности, привычки? Разве нехватка человека, дикая тяга, сумасшедшее желание не могут назваться любовью? Кто определяет критерии? Я прожила с Алексом два года и не любила его. Я не испытывала к нему и десятой доли того, что испытала к Данте за пару недель.
Так что значит любовь? Алекс говорил мне о любви и трахал мою лучшую подругу, а потом стоял под моими окнами и набирал мой номер телефона. Разве это любовь? Но ведь Алекс считает это любовью.
– Кэт!
Я вздрогнула, дверь приоткрылась, и показалось лицо Ферни.
– Прости, что лезу сюда… но там у Хэндли истерика, бьется головой о стены и орет, как ненормальный. Может, успокоишь его? Какие-то словечки… ну там особенные. Гипноз… – он усмехнулся.
– Да, я сейчас.
– С тобой все хорошо?
– Да, спасибо, я в порядке.
– Парни посмотрели твою квартиру. Там все чисто. Ничего не нашли. Но ты смени замки. У Ли ведь были твои ключи… ну сама понимаешь.
Я кивнула и медленно выдохнула. Конечно, понимаю.
* * *
Вышла в коридор и замерла, сердце пропустило несколько ударов, а потом сильно забилось прямо в горле. По коридору шел Марини в сопровождении невысокого, лысоватого мужчины. Адвокат Чико, скорее всего.
Они прошли мимо меня, и Данте посмотрел мне в глаза… По телу прошла неконтролируемая дрожь.
Волна электрического тока… Какой тяжелый у него взгляд, ощутимый физически каждой клеткой тела, и в тот же момент совершенно непроницаемый. Ни одной эмоции. Так же можно было посмотреть на стену или предмет мебели. На меня пахнуло запахом его парфюма, и я судорожно сглотнула, не удержалась и посмотрела вслед. Марини не обернулся. А у меня внутри все сжалось. Как быстро человек может стать чужим. По щелчку пальцев. И нет ничего, и не было. Я не знаю его. Он не знает меня. Пару разговоров, крышесносный секс и на этом все. Он по-прежнему Данте Марини, а я уже одна из…
Выдохнула, стараясь успокоиться. Я подумаю об этом дома. Когда никто и ничто не будет мне мешать, но в горле запершили слезы. Дьявол. Я за эти недели плакала больше, чем за всю свою жизнь.
* * *
Эрик Хэндли успокоился довольно быстро, особенно после того, как я сказала, что мы вызовем скорую и отправим его в больницу Подозреваю, что его не так испугала сама угроза, как то, что там в его крови обнаружат наркотики. А он под кайфом, я видела это по расширенным зрачкам и неадекватному поведению.
Но в отличие от Чико, мне удалось его разговорить сразу. Эрик любил говорить о себе. Много говорить. Временами мне казалось, что он готов рассказать все, лишь бы быть в центре внимания. Как сказал Чико – у каждого свое одиночество.
Мистер Хэндли окружал сына опекой и чрезмерной заботой, и все же парень явно нуждался во внимании. Я понимала, что связывало таких разных мальчиков, как Эрик и Альдо – потеря матери в раннем возрасте. Они нашли что-то общее, что-то, что объединяло их в маленькую команду аутсайдеров среди детей с полноценными семьями.
– Расскажи мне о своей маме, Эрик. Ты любил свою маму? Какая она была?
Я ожидала, что сейчас Эрик взахлеб расскажет мне о ней так же, как до этого рассказывал о себе, но он вдруг затих, отвернулся к стене.
– Я ее не помню.
– Совсем? У тебя ведь есть фотографии?
Он не ответил, только светлые брови сошлись на переносице.
– Твои детские фотографии, со свадьбы родителей?
– Нет.
– Как нет? Вообще ни одной?
– Ни одной.
– Они потерялись при ремонте?
Парень вдруг резко повернулся ко мне:
– Что вы пристали? Какая вам разница как выглядела моя мать? Ее нет. Она умерла! Давно! Понятно вам? Я сжег ее фотографии. Все! До единой. Ее и отца. Давно сжег.
Мне стало не по себе, когда Эрик повернулся ко мне. Вдруг в этом пустом взгляде, где до этого плескалось поверхностное бахвальство, появился мрак. Такая тьма, от которой по коже пошел мороз. В этой тьме я видела маленького мальчика, который чего-то сильно боится, отчаянно боится.
