Она разговаривала по телефону, но с улыбкой махнула мне рукой, приглашая войти. Я топтался рядом, ждал, когда она закончит разговор.
– Роберт, привет. У нас сегодня дел по горло. Ищешь Луизу?
– До чего ты догадливая, Лили.
– Луиза сегодня не вышла. Возникли кое-какие семейные проблемы.
– Может, записку прислала?
– Нет, не прислала.
Это показалось мне странным. И лицо у Лили было непривычно растерянным.
– Она дома?
– Вряд ли. Думаю, уже едет в Неаполь.
– Понятно.
– Роберт, видишь, сегодня у нас тут суматоха. Если ты не занят, то давай встретимся… в половине второго, где-нибудь перекусим.
– Ладно, договорились.
Лили снова сняла телефонную трубку, а я отправился на улицу. Делать в городе было нечего, и я вернулся к себе на квартиру, сел читать. Моя комната располагалась в глубине дома, а дом стоял на тихой улочке, совсем близко от моря. Читал я «Обрученных» Алессандро Мандзони, чтобы лучше освоить итальянский.
Из моего окна на верхнем этаже был виден берег. Рыбаки вытаскивали сеть с ночным уловом. Я машинально стал напевать «Санта Лючию». Мотив я запомнил благодаря тогдашнему выступлению Дональда. Мелодию я ухватил сразу, а вот слов почти не помнил, поэтому стал напевать фразы из «Обрученных». Наверное, пытался отвлечься.
В двенадцать я спустился в гостиную. Хозяйка неоднократно говорила мне, что я могу брать из буфета что хочу. Они с мужем были равнодушны к вину, а я давно приметил большую бутылку ликера «Стрега». Наполнил небольшой стаканчик, залпом выпил.
Вышел из дома, не спеша двинулся в сторону Красного Креста, продолжая тихонько напевать, на этот раз «Зовут меня Мими» – эту арию пела тогда в машине Луиза.
Лили уже ждала меня у дверей. Взяла под руку, чего прежде никогда не делала. Неслыханная милость.
– Давай спустимся в порт, – предложила она.
Лили зашла в дом, который я прежде считал необитаемым, вынесла нарезанную пиццу и протянула мне кусок.
Мы устроились на том самом низеньком парапете, где я впервые поцеловал Луизу.
– Рассказывай, чем будешь заниматься на новом посту.
– Не могу Во-первых, сам не знаю, во-вторых, не положено. Что-то связанное с транспортом.
– В Риме успел что-нибудь увидеть?
– Немного. По Форуму прошелся, в церкви заглянул. Посмотрел картины Караваджо, чтобы рассказать о них Луизе.
Лили отвела взгляд и стала смотреть на море.
– В Риме я была, но очень давно. Гостила у друзей, Эдгара и Мэй Карнфортов. У них дом в двух шагах от Виллы Боргезе. Тогда там было изумительно красиво.
– И много там было тогда американцев?
– О да. – Она улыбнулась. – Лучшие из американцев всегда имели слабость к Европе. Мы всегда готовы к перемещению. Не понимаю, почему вы, британцы, мало по Европе ездите.
– Мы все больше насчет Германии. Так уж повелось.
– А в Америке Германия непопулярна. В типовой Гран-тур не входит точно. А теперь вряд ли американцы там когда-нибудь появятся.
– Разве что в составе оккупационной армии.
– Это конечно.
Лили вздохнула и снова отвела глаза, будто опасалась подвоха.
– Луиза сказала, когда вернется? – спросил я.
Лили повернулась ко мне. На ее породистом лице было написано глубокое сочувствие.
– Как ты, Роберт? Только честно. Как рана, как общее состояние? Ты точно выздоровел?
– Точно. Практически здоров.
Я действительно был совершенно здоров, но сейчас у меня почему-то противно засосало под ложечкой, будто перед обмороком.
– А головные боли?
– Нет никаких болей. Все отлично. Так что она сказала?
Лили глубоко вздохнула:
– Луиза была вынуждена уехать домой, в Геную.
– В Геную? Но почему?
Лили опустила голову. Ее вдруг страшно заинтересовала брусчатка портовой набережной.
– Ей надо ухаживать за мужем. Он воевал у партизан, и его ранили.
– У нее…
– Да, Роберт. Мне жаль. Мне очень жаль. Я всячески старалась предотвратить, не допустить…
– Ты, наверное, оговорилась. Ухаживать за братом? Она рассказывала, что у нее два брата, оба в партизанском отряде.
– Брат у нее один. А второй – это… – У Лили перехватило горло, и она расплакалась.
Я смотрел на Тирренское море, огромное, бесстрастное, зеленое с отливом в черноту.
Глава девятая
После войны мне пришлось потратить немало усилий на то, чтобы вернуться в медицину. Когда удалось попасть в клиническую больницу, мне было уже за тридцать. Поработав интерном, я попробовал пристроиться в Лондонскую школу неврологии, но вакансий не оказалось. Хорошо, что профессор пожалел фронтовика, сказал, что у меня есть задатки психиатра, и вызвался замолвить слово перед коллегами. Замолвил. Психиатрия была еще в загоне, и я, разумеется, предвидел, что с трудоустройством возникнут проблемы. Я тогда жил в Шордиче, снимал в этом захолустном районе отвратительную комнатенку, вечно сидел без денег и был благодарен за любую поддержку.
Короче говоря, я не выпал из профессии благодаря везению. После учебы в Лондоне меня отправили на стажировку в Бристоль. Мне он сразу приглянулся, но, думаю, сами бристольцы не очень довольны своим городом, особенно те, кто живет в пригородных районах Саутмид и Ноул. Что до меня, то поселился я в Редленде, рядом с университетом, в комнате на верхнем этаже в доме террасной застройки. В этом симпатичном коттедже было еще четверо жильцов. Хозяйка наша, милейшая миссис Девани, позволяла приходить и уходить в любое время суток, оставляла мне на столе, на прикрытой салфеткой тарелочке, сэндвич с сыром или кусок пирога со свининой. А в пятницу добавляла еще и бутылку крепкого пива.
В больницу я каждое утро ездил на автобусе. Рассчитанная на триста пациентов, она располагалась на западной окраине, известной как Силверглейдс, в здании бывшего частного санатория, переданного в ведение государственной службы здравоохранения, поскольку мест в городском сумасшедшем доме еще викторианской постройки (в Гленсайде) катастрофически не хватало. В двух больших корпусах содержали хроников, которым уж точно было не суждено оттуда выйти, а в компактных двухэтажных домиках – менее тяжелых больных. Имелся и дневной стационар для пациентов, приходивших на прием дважды в неделю.
Территория нашей психиатрической клиники была не очень велика, поэтому врачи из разных корпусов и отделений часто пересекались и обсуждали интересные случаи. Врачи-стажеры имели возможность наблюдать сразу нескольких пациентов, включая легкие случаи, чтобы с первых дней в душе не пустило корни отчаяние безнадежности – главное искушение для нашей профессии. Мне как студенту разрешалось присутствовать на приеме. Контингент у нас бывал самый разный. Молоденькая девушка, после неудачного романа утратившая веру в себя. Старик, которому казалось, что на его мысли воздействует электрический ток из осветительной системы Клифтонского подвесного моста.
