Мужчины в вагоне были давно не бриты, а женщины – в залатанных платьях, сшитых и перешитых из того, что удалось найти. Некоторые везли с собой цыплят в плетеных клетках. Было много детей, одетых в старье. Сгрудившись в середине вагона, они изумленно таращились на лощеного английского вояку, на его майорский мундир с блестящими пуговицами, которые этой ночью, обливаясь горькими слезами, старательно начищала вояке его генуэзская возлюбленная.
Кто-то читал газеты, кто-то играл в карты, но большинство пассажиров были заняты разговором, в котором принимал участие весь вагон. Беседа то почти затихала, то снова разгоралась, как костер от порыва ветра. Стараниями Луизы я теперь гораздо лучше понимал итальянский и мог уловить суть сказанного. Однако моя разговорная речь по-прежнему оставалась корявой и примитивной (зря я, дурак, поверил Суонну, утверждавшему, что итальянский можно выучить на раз-два). Через час старушка, сидевшая рядом, протянула мне кусок салями, обернутой в газету, так настойчиво тыча в меня газетным свертком, что я не понял, шутит она или грозит. На вкус колбаса оказалась гораздо лучше, чем на вид.
Другие соседи, человек двенадцать, принялись извлекать из потрепанных сумок и узелков, а то и из карманов всякий провиант: булочки, персики, куски сыра; у одного попутчика нашелся даже бурдюк вина. Хлеб был роскошью, но и его поделили на всех. Обсуждали приход союзников во Флоренцию. Вспоминали, что немцы взорвали все мосты, уцелел один Понте-Веккио, потому что фюрер счел его «слишком прекрасным». У одних эта дань восхищения своей стране вызывала гордость, другим было смешно, что человек, уничтоживший миллионы жизней, пожалел мост, ах, какое благородство.
Я смотрел в окно на поля, по которым должен был прошагать победным маршем в одном строю с Роналдом Суонном, Биллом Шентоном и остальными ребятами. Но ничего, зато я получил утешительный приз…
На вокзале в Риме оккупанты почти не оставили следов. Как когда-то сами итальянцы, немцы объявили Рим «открытым городом», правда, в несколько иной трактовке: они не стали препятствовать заходу туда наших войск. В связи с этим обстоятельством самодовольное ликование генерала Кларка выглядело в высшей степени странным. Вот о чем я думал, договариваясь с местным таксистом, чтобы тот отвез меня по указанному в штабе адресу на виа Дзафферано, неподалеку от Тибра.
Строение оказалось огромным особняком, временно реквизированным. Я поднялся, как было предписано, на второй этаж, секретарь (итальянец) провел меня в комнату ожидания. Там никого не было. Изредка доносилось эхо чьих-то шагов из огромных залов роскошного бельэтажа. Потом и шаги смолкли, полная тишина. Наконец, явилась медсестра из английского филиала Красного Креста и препроводила меня в оборудованный, опять же на время, кабинет. Хирург из британских сухопутных сил осмотрел мое плечо. Рука двигалась еще с трудом, но хорошо зажила, и шрам от пули был довольно аккуратным. Эскулап остался доволен.
Он вывел меня из кабинета на лестничную площадку, подвел к двойным дверям, постучался и жестом пригласил войти. Внутри стоял стол, за ним – четыре офицера. Два военврача, один из пехотных войск, один из военной разведки. Кроме этого стола и нескольких стульев, другой мебели в огромной комнате не было. Стол стоял перед большим мраморным камином. Помещение напоминало судейское.
Глава синклита откашлялся и улыбнулся:
– Садитесь, майор Хендрикс. Позвольте представиться, Прайс. Прежде чем отпустить вас снова бить врага, должен задать вам несколько вопросов. Судя по предыдущему обследованию в Неаполе, после контузии возникли некоторые осложнения. Как с этим обстоит сейчас?
– Меня вызывали для повторного обследования. Я прошел ряд тестов.
– Каких тестов?
– Для проверки памяти. Плюс визуальные тесты.
– Ну и как, успешно вы с ними справились?
– Насколько мне известно, вполне. Но мне предложили еще немного отдохнуть, для подстраховки.
– Понятно. Головные боли не мучают? Приступы головокружения?
Я подумал про нас с Луизой и про ее подружек из Красного Креста.
– Нет, ничего такого. Все нормально, – сказал я.
– Превосходно. Доктор Уилкокс только что доложил мне о результатах сегодняшнего осмотра, и если коллеги не возражают… – Он обвел взглядом сидящих за столом, и те дружно помотали головами. – Я сегодня же свяжусь с вашим командиром. Спасибо огромное, что приехали. Зайдите завтра, возможно, мы уже получим ответ от вашего командира. Офицерский клуб в десяти минутах ходьбы отсюда, на Кампо деи Фиори, если вам негде остановиться. Всего доброго.
Я решил прогуляться до Форума. Никогда не был в Риме, но он постоянно присутствовал в моей школьной жизни. Мы так скрупулезно изучали биографии Цезаря Августа и Квинта Фабия Максима, что они стали для меня реальнее иных выдающихся деятелей, знакомых по истории родной Англии. И вот я брожу среди руин храмов, по древней рыночной площади, и чувствую, как оживает иной, исчезнувший мир. Поднимаясь по разрушенным ступеням, я слышу гневную речь Цицерона, обличающего заговорщика Каталину. А вот строй закованных в цепи нубийских рабов, выставленных на продажу… Я словно наяву видел, как блестит под солнцем их черная кожа. В тени кипарисов, на боковых дорожках, примостились торговцы вином, сводники и портные.
Храм можно было строить в честь кого угодно, главное, отстоять свое право. Право. Понятие, подаренное Римом миру. Ты можешь быть богом, героем мифа, просто героем или просто человеком. Но если ты способен заставить верить в себя, у тебя будет свой храм. В голове прозвучала знаменитая фраза Вергилия: «Sunt lacrimae rerum et mentem mortalia tangunt»
[30]. В пятом классе мы все пробовали ее перевести, но мистер Лиддел никого не увенчал лаврами. Я предложил такой вариант: «Без слез нет ничего, ибо трогают душу думы о бренности жизни».
Воспользовавшись рекомендацией синклита, я остановился в Офицерском клубе. Атмосфера в городе была примерно такой же, как в Неаполе. Ватикан ясно дал понять, что солдат на улицах быть не должно. Гарнизон союзников внял Его Святейшеству, оставив только чиновников, которым отвели несколько особняков. Утро я посвятил паломничеству к полотнам Караваджо, предвкушая, как стану описывать их Луизе. Однако церкви, где висели шедевры, относились к ним без всякого пиетета. В одной из них рядом с картиной не было никакого освещения, в другой согласились за монету включить одну лампочку. «Обращение Савла» в церкви Санта-Мария-дель-Пополо тонуло во мраке, освещенный на самой картине бок коня еще можно было разглядеть, а вот упавшего с него Савла – с трудом.
Днем я заскочил в офис на виа Дзафферано, Прайс показал мне телеграмму из Флоренции, от Ричарда Вариана. Прибыть как можно скорее к месту службы. Я не ожидал такой стремительности. Как же быть? Возвратиться на берег Неаполитанского залива за своими вещами и заодно попрощаться или сначала съездить выяснить, что за служба меня ждет?
