– Ну, это… – Калачов пощелкал толстыми пальцами. – Твоя тельняшка.
Сайкин конфузливо хмыкнул, но немигающий взгляд бизнесмена к веселью не располагал.
– Это такой материал, – сказал Моисей. – Мы называем его умбрик.
– Это по-каковски?
– Латынь, многозначный термин. Теневой, иллюзорный, защищающий, экранирующий… зонтик.
– Продолжай.
– Он состоит из мелких емкостей, как пчелиные соты… видели когда-нибудь?
– Ты мне порожняк не гони, – холодно прервал его Калачов. – Говори как есть, я пойму. Я, чтоб ты знал, политех оканчивал.
Моисей с трудом сдержался, чтобы не брякнуть: «Кто бы мог подумать!» Не вникая в подробности, не растекаясь мыслию по древу, он изложил свое представление об умбрике: вторичный контур информационного метаболизма, компенсация нейронодефицита и утраченных синаптических связей при помощи индуцирования латентных нейронных связей, стимуляция отвечающих за долгосрочную память нейросетей. И напоследок – только что, буквально на лету пришедшее в голову новое, что при его тривиальности удивительно, определение: «третий мозг».
– Запатентовано? – спросил Калачов.
– Сам материал защищен авторскими правами. Его свойства, ввиду неоднозначности толкований…
– Могу помочь.
– Этим займутся иные структуры.
Калачов понимающе покивал.
– Что там, в этих твоих… гм… сотах?
– Неорганический коллоид. Гель.
– Кремний?
– Нет, – уверенно ответил Сайкин.
– Что-то засекреченное? – усмехнулся Калачов. – Инопланетное?
– Н-нет, – проронил Моисей уже без прежней твердости в голосе.
Он вдруг ощутил, что и сам не до конца уверен в рациональной природе умбрического геля.
– Этот ваш материал, – сказал Калачов. – Он возвращает память кому угодно?
– Ничего никому он не возвращает. Это не медицинская процедура, и гель – не лекарство. Мы сами не до конца понимаем, только экспериментируем и высказываем предположения. Умбрик включается в нервную систему человека на энергетическом уровне и эксплозивно расширяет ее. Отчего у мозга… не хочу его одушевлять, но так проще до понимания… возникает приятная иллюзия информационной эйфории. Мозг внезапно испытывает небывалую когнитивную легкость, расторможенность, богатство новых возможностей. Представьте, что вы очень долго ютились в двухкомнатной хрущобе…
– Не вопрос, – хмыкнул Калачов.
– И вдруг рушится глухая стена, а за ней обнаруживается двухсотметровый лофт с евроотделкой, с верандой и окнами в два человеческих роста. И это всё – ваше.
– Можно спятить.
– Нейросети на такое реагируют несколько иначе. Они взрывают внутренние ментальные барьеры, запускают восстановление данных из резервных копий… да там много чего происходит.
– Может быть, вы все не так понимаете? Этот ваш умбрик не «третий мозг», а враг у ворот. И в мозгу происходит тотальная мобилизация перед лицом угрозы.
– Не думаю.
– А надо бы думать, – сказал Калачов с сарказмом. – Ученые… доценты с кандидатами. Хотя какая разница, если эффект один и тот же?
Сайкин промолчал, ожидая развития этой феерической беседы, возможно даже – в том ключе, что ранее был описан доктором Корженецким: «Утырок… ушлепок…» Но господин Калачов снова сделал непредвиденный ход.
– Сколько? – спросил он, уставясь в столешницу между растопыренных пятерней.
– Что сколько? – осторожно переспросил Моисей.
– Сколько будет стоить твое изделие, если я захочу его купить?
– Оно не продается.
– Ты не понял. Продается всё. Назови любую цену, удиви меня. А я удивлю тебя.
– Это вы не поняли. Умбрик выдается моей лаборатории под строгую отчетность. Я не могу им торговать, как помидорами.
– Не вижу логики. Ты уже протащил его на мою территорию. Испытал на моих стариках. Я могу просто содрать тельняшку с Капитана, или как там его нынче… с дяди Степы Караваева, а тебя вышвырнуть за ворота и никогда не пускать, и ты ничего не докажешь. А начнешь батон крошить, могу подать на тебя в суд. Ты прикинь, сколько на тебя статей повесят мои адвокаты.
Калачов остановился, чтобы перевести дух, и с некоторым удивлением обнаружил, что этот утырок в кресле напротив не выглядит напуганным. Больше походило на то, что он получает удовольствие от высказанных в его адрес угроз, и только деликатность удерживает его от солнечной улыбки на наглой роже.
– Я хочу, чтобы все было честно, – продолжал Калачов, резко сбросив давление в котле. – Деньги. Тебе лично, в руки. Много денег. Что у тебя там, лаборатория в подвале в «Говяжьем ряду»? Кто его держит – эти дрочилы, Онанькин и… кто второй? Отдельно стоящее здание. Трехэтажное, с нуля, в любом районе города.
– Зачем это вам? – негромко спросил Сайкин, хотя почти уже был уверен в ответе.
– Моя мать, – сказал бизнесмен и депутат Калачов.
– Кто бы мог подумать… – все же не сдержался Моисей.
– Следи за базаром, – нахмурился Калачов.
– Извините, иногда я бываю излишне циничен. Наука – дело бесстыдное. Теперь по порядку. Содрать с дяди Степы тельняшку вы не сможете по двум причинам. Причина первая: вы ни за что не оденете свою матушку в одежды, снятые с безвестного бомжа, хотя бы и даже многократно и чисто вымытого. Причина вторая: я уже избавил Капитана от тельняшки из умбрика. Она ему теперь ни к чему. Вторичный контур удален, эффект сохранился. Любопытно будет понаблюдать за его устойчивостью, оценить ригидность восстановленных когнитивных функций… но вы, кажется, решили отказать мне от дома. Что ж, на «Калачовке» свет клином не сошелся… Кстати, браслет с Ариадны я тоже снял.
– Ты еще и Ариадну подпряг, – мрачно констатировал Калачов.
– Капитану я презентовал настоящую флотскую тельняшку, Ариадне – браслет из тайского серебра. Кажется, оба остались вполне довольны… Да, вы можете подать на меня в суд. И даже выиграть дело – на своей территории. В первом же суде более высокой инстанции я отыграюсь по всем позициям. Не стану объяснять, как это случится, вы просто должны мне поверить, потому что не вы первый. И еще: у тех структур, к которым я вынужден буду обратиться за защитой, есть неприятная привычка. Они всегда возбуждают встречные иски о недостоверной диффамации. И, что особенно отвратительно, всегда выигрывают.
– Ты мне угрожаешь?
– Я на вашей территории. Всего лишь пытаюсь защищаться от ваших угроз.
– Ладно, продолжай.
– О материальных стимулах. Я люблю деньги. Точнее, любил когда-то. Но сейчас у меня просто нет времени их тратить. У меня работы выше головы, что я стану делать с большими деньгами?!
