– Я знаю, кто вы, – пробормотал Кармазин.
– Cтервятники, – нетерпеливо подсказал Зайцер. – Cлыхали уж. Но давайте-ка закругляться, время позднее, а мне на другой конец города, завтра вставать ни свет ни заря.
– Не торопите, Лев Львович, – поморщился Двудумов. – Что вы, ей-богу… Дело серьезное. Человек сам должен созреть. В конце концов, вызовем такси.
– Я не миллиардер на такси раскатывать, – огрызнулся Зайцер. – Не Мэрдок какой!
– Ну, я дам вам в долг, – рассердился Двудумов.
– Это глупо! – воскликнул Кармазин, теряя рассудок от жутких предчувствий. – Несправедливо! С какой стати я должен умирать из-за своего романа? Это же набор слов, и только…
– Вот все они таковы, – сказал Зайцер ядовито. – Напишут, и как бы ни при делах. Я не я, и репа не моя… А то, что за деяния свои платить приходится, что у каждого дела есть цена, никому и в голову не приходит!
– Давайте, в конце концов, договоримся, – почти прохныкал Кармазин.
– Не можем мы с вами договариваться, – сказал Двудумов. – Знаю: сейчас, в минуту слабости, вы готовы обещать что угодно, идти на любые компромиссы, Джордано Бруно из вас никакой… А стоит нам покинуть ваше жилище, как вы успокоитесь, уговорите себя, что это дурной сон, кошмар, что все как-нибудь устаканится. И сызнова к клавиатуре протянете свои шаловливые ручонки… Воля ваша, но нам нужны гарантии неповторения. А что может быть лучшей гарантией, чем ваша смерть?
– Бред, – Кармазин неожиданно для себя мелко захихикал. – Да не хочу я умирать, уйдите вы от меня, оставьте вы меня в покое. Да вы и вправду кошмар мой!
– Какой же кошмар, – пожал плечами Двудумов. – Отнюдь нет. Мы осязаемы, можете нас потрогать. Мы вымокли под дождем и завтра поголовно будем охвачены насморком. Кошмары, как известно, насморком не страдают. А по поводу того, хотите вы умирать или нет, так все уж решено и согласовано.
– На редакционном совете, – сказал Зайцер. – Хотя, лгать не буду, кое-кто из числа безответственных товарищей по молодости своей, по незрелости и воздержался…
– Что же вас тревожит, Лев Львович? – прищурился Двудумов. – Радоваться надо, что у молодежи нашей уже есть свое необщее выражение лица. Прошли времена полного единодушия, а правильнее – равнодушия! И, однако же, большинством голосов…
– Это я воздержалась, – тряхнула головой девушка. – И многие члены совета молодых специалистов. Конечно, мы вынуждены подчиниться вашему авторитету, но позиция наша остается! И я обещаю вам, что когда мы придем вам на смену, такой дикости больше не повторится!
– Господи, – промолвил Кармазин. – Да кто же вы все такие?! Откуда вы пришли? Как попали на места ваши?..
– Обыкновенно, любезнейший Михаил Вадимыч, – сказал Двудумов. – Учились, учились, а потом выучились и пошли работать. Так и работаем по сю пору… И не воображайте нас этакими сыроядцами, исчадиями ада. Мы такие же люди, как и вы. И нам по-человечески будет жаль вас, но что поделать? Мы, как справедливо вами подмечено, на своем месте. А вы, соответственно, на своем. Все мы существуем в системе, и система определяет правила, по каким нам между собой взаимодействовать. Так что при чем здесь я, Лев Львович, Агата Ивановна? Cистема, незабвеннейший Михаил Вадимыч, биоценоз…
– Подите вы со своей системой! Да я драться буду!
– Ну и глупо, – сказал Двудумов. – Драться? C кем?! Я старше вас вдвое, у меня дети вроде вас. Лев Львович – ударник труда, орденоносец. Агата Ивановна так и вовсе девушка. И с нами вы станете драться? Вы же интеллигентный человек.
– Так что давайте попроворнее, – снова забеспокоился Зайцер. – Этаж у вас хороший, с полуподвалом почти шестой, балкон есть, никаких сложностей я не предвижу. Попрошу, попрошу!
– Нет! – закричал Кармазин. – Не хочу!
– Чего там не хочу, – напирал Зайцер. – Мужик вы или кто? Надо – значит надо…
– И в самом деле, Михаил Вадимыч, – сказал Двудумов укоризненно. – Вы уж как-нибудь подостойнее. Как классики наши… Сообразно своему положению. Не теряйте, как говорится стиля…
«Бежать, – подумал Кармазин. – Прочь отсюда… куда подальше… к другу под крыло… друг поможет!» Он скосил глаза едва ли не за спину: до выходной двери рукой подать. Правда, замок был туговат, мог подвести, открыться не сразу, давно его нужно было починить. Но кто же знал, что приспеет такая нужда?! А там, за дверью – промозглая ночь, ледяная вода вперемешку со льдом валится с небес, а он, как назло, по-домашнему, в тапочках на босу ногу, в трико да в футболочке с Микки-Маусом.
– Отпустите меня, – сказал Кармазин упавшим голосом. – Забудьте про роман. Не надо его.
Он бросил умоляющий взор на Двудумова, на Зайцера – те молчали, и было ясно, что не пощадят. Тогда он обернулся к девушке Агате Ивановне. Та уже не плакала. На ее сморщенном личике застыла гримаса брезгливого презрения.
– Легко вам рассуждать, Михаил Вадимыч, – с легким раздражением в голосе произнес Двудумов. – Отпустить, забыть… Конечно, мы постараемся забыть. И прочих попросим о том же со всевозможной убедительностью. Но отпустить вас мы никак не можем. Вы автор этого романа. Прямо скажем, гениальный автор. Но мы не только и не столько простые служащие издательского бизнеса. Мы еще и его солдаты. Если угодно, охранители равновесия и порядка. Не надо нам гениев. Мы уж как-нибудь без них проживем.
– Хороший гений – это мертвый гений, – осклабился Зайцер.
Он поднялся, открыл дверь на балкон, и промозглый ветер ворвался в комнату.
– Фу, накурили, надышали, – проворчал Зайцер. – Даже голова кружится. Нет, давно мы, Эдгар Евлампиевич, культпохода за грибами не затевали. Займусь-ка я прямо нынче.
– В такую погоду только за лягушками ходить, – возразил Двудумов.
– Позвольте, – обиделся Зайцер. – Самая грибная погода! Или вот я лучше молодежи, Агате нашей Ивановне, это препоручу.
И тут Кармазин понял, что он уже мертв. Что его не существует для этих людей. Что он уже не более как ненужный, всем опостылевший механизм, который тикает не потому, что в нем есть какая-то польза, а лишь по той причине, что его никак не удосужатся остановить. Нажавши кнопку, выдернув из розетки или просто опустив сверху тяжелый паровой молот… И вот тогда-то ему стало по-настоящему, по-мертвому страшно.
Кармазин закричал, как раненый, сброшенный в яму с кольями зверь, и в чем был, в дурацком трико, в Микки-Маусе, теряя тапочки, ринулся к выходу. Позади с грохотом рухнула со своего стула девушка Митрофанская, что попыталась ухватить его за футболку. «Куда ты, дурак?! – услыхал он истошный вопль Зайцера. – Только хуже будет! Не уйдешь, все равно догоним…» Дверь оказалась на задвижке… хорошо, что не стал запирать на все замки… он уже был на лестничной площадке, в босые пятки чувствительно впивался какой-то мусор и, кажется, осколки стекла… стучать к соседям никакого смысла, знакомых нет, так что не откроют… на подсекающихся ногах, через три ступеньки, придерживаясь на виражах за перила, ссыпался вниз… позади было тихо, только гулко хлопнула дверь и прозвучал чей-то спокойный голос: «Порешайте вопрос, а я там все покуда зачищу…», это его квартиру собрались зачищать от следов его злосчастного романа, от всяких следов его, Кармазина, пребывания на этом свете… и что дальше? Куда он подастся? В ночь, в холод, в дождь… Ерунда, человек – существо адаптивное. Укроется где-нибудь в теплом подвале, отсидится до рассвета, приведет себя в чувство, соберется с мыслями… к другу верному, чтобы не укрыл – чтобы помог выбраться из города… и, хорошо бы, из страны… но о таком сейчас можно было только мечтать… Кармазин был уже на улице, мокрые ступни утратили всякую чувствительность, тусклый фонарь раскачивался на ветру, превращая этот мир в лоскутья черно-белой гравюры, разрезанной ножом вандала… он бежал по асфальтовой тропинке, расплескивая лужи, не ощущая ни холода, ни сырости, ни даже страха, на одних инстинктах… просто бежал, чтобы оторваться от погони… две черных фигуры шарахнулись наперерез, распяливши конечности… не задерживаясь, он бросился в лобовую, от кого-то увернулся, а кого-то попросту опрокинул и подмял… не захотели вы безобидного гения… так получите загнанного зверя… не существовало более писателя Кармазина, высокой словесности пришел скоропостижный конец… в мигом опустевшей голове каким-то чудом задержалась последняя мысль: вы хотели меня убить… но я сам вас убью…
