– В сторону, черт вас дери! В сторону!
Но не свирепость окрика изумила детей, а голос – высокий, пронзительный и безусловно женский. И теперь, когда они находились всего в нескольких ярдах от натянутой как струна фигуры, облаченной в кожу, они поняли свою ошибку. Это была женщина – лет тридцати пяти, наверное; впрочем, оба часто промахивались, определяя возраст взрослого человека. Белые впалые щеки в пятнах румянца, волосы острижены до решительного и бескомпромиссного армейского «ежика», уши и нос усыпаны серебряными колечками и гвоздиками, вся шея расписана жутковатой сине-зеленой татуировкой, неведомо что обозначающей. Более страшной женщины Рэйчел никогда не встречала. Даже Николас, похоже, был озадачен. И, словно мало пугающей наружности, голос женщины звенел от возмущения наглостью каких-то детишек, что осмелились вторгнуться на территорию, принадлежащую исключительно ей и птице.
– Вон отсюда! Проваливайте! – орала она. – И подальше! Или вы совсем идиоты?!
Николас сжал руку сестры и круто повернул влево, прочь от опасной зоны. Они так торопились, что рванули едва ли не бегом. Лишь ярдов через двадцать дети остановились и оглянулись. Этот миг живой картиной навсегда отпечатается в памяти Рэйчел: Бешеная Птичья Женщина (так она будет ее называть) с яростной энергией и сосредоточенностью раскручивает приманку над головой; птица с несусветной скоростью и напором бросается вниз на добычу и опять взмывает вверх, раздосадованная, но не смирившаяся с поражением; за их спиной черная башня, высокая, неприступная, клонящаяся к горизонту; перед ними – старуха в инвалидном кресле, очнувшись, она жадно наблюдает за птицей, ее ярко накрашенные губы растянуты в восторженной улыбке, и она подначивает пустельгу: «Давай, Табита! Не дрейфь! Хватай мясо! Табита, цап его!»
* * *
Собор Рэйчел совсем не понравился. Когда они вошли через северные ворота, направляясь к главному входу, башенные часы пробили четверть пятого, город уже погружался в сумерки. Тонкие ошметки тумана, что весь день плавали по улицам и закоулкам, обволакивали уличные фонари, окружая их мутноватым желтым сиянием. А потом свет потемнел до иссиня-черного и тьма сделалась столь плотной, что стены собора, к которым нехотя приближалась Рэйчел, были едва различимы – лишь слабое их подобие, намек на высоченную и грозную твердыню. Если на Вествудском лугу, у подножия Черной башни, Рэйчел лишь зябла, то теперь холод пробирал насквозь, безжалостный, неумолимый, и Рэйчел чудилось, будто ее кости обращаются в ледышки. Она дрожала, и сколько ни застегивала свой пуховик, сколь глубоко ни засовывала руки в карманы, набитые фантиками, согреться не удавалось. От холода и недоброго предчувствия Рэйчел едва тащилась, пока и вовсе не замерла на месте, буквально в двух ярдах от входа в собор.
– Что опять? – сердито спросил Николас.
– Нам обязательно туда входить?
– Почему нет? Если уж мы сюда приперлись.
Но Рэйчел медлила. Она не понимала, что с ней творится, но нежелание входить в собор все росло, постепенно мутируя в страх. Николас снова взял ее за руку, но сейчас в этом жесте не было ничего успокаивающего – он тащил ее к дверям.
Секунда, и они переступили порог собора, погруженного во тьму. Точнее, они оказались в маленьком темном притворе и не успели продвинуться дальше, как случилось нечто странное. Они думали, что в этом тесном пространстве они одни, но внезапно и совершенно бесшумно перед ними выросла фигура – вероятно, человек выступил из какого-то темного угла. Его появление было столь неожиданным, а шаги по каменным плитам столь беззвучными, что Рэйчел не сдержалась и вскрикнула.
– Прошу прощения, – сказал человек и наклонился к девочке: – Я тебя напугал?
Мужчина был невысок и внешне довольно необычен: белые, как у альбиноса, волосы, кожа светлая до прозрачности, бровей нет – по крайней мере, Рэйчел их не увидела. Одет он был в бежевый дождевик поверх светло-серого костюма, на шее очень широкий коричневый галстук по моде двадцатипятилетней давности, такие носили в 1970-е.
– Чем могу помочь? – Его дружелюбный тон скорее пугал, чем вызывал доверие. Человек слегка пришепетывал, и Рэйчел подумалось, что он шипит по-змеиному.
– Мы просто хотели осмотреть собор, – ответил Николас.
– В собор уже не пускают. Его закрывают в четыре часа.
Теплая волна облегчения окатила Рэйчел. Им не придется заходить внутрь. Сейчас они повернутся и пойдут домой, к бабушке и дедушке, в относительную безопасность их дома. И ночью Рэйчел не приснится кошмар.
– А-а… – разочарованно протянул Николас. – Ну ладно.
Мужчина потоптался в нерешительности.
– Что ж, давайте, – вдруг улыбнулся он и лукаво подмигнул, – побродите там несколько минут. Двери ведь еще не заперты.
– Правда? Это так любезно с вашей стороны.
– Без проблем, сынок. Если кто спросит, скажите, Тедди разрешил.
– Тедди?
– Тедди Хендерсон. Помощник старосты. Меня здесь все знают. – Дети не двигались с места, не будучи уверены в полномочиях нового знакомца. – Ну же, чего вы ждете?
– Отлично. Спасибо!
В один миг Николас исчез за массивной дверью, оставив Рэйчел перед выбором: последовать за ним или дожидаться его в притворе вместе с глумливо улыбающимся мистером Хендерсоном. Да о чем тут раздумывать? Даже не глянув на страшноватого помощника старосты, Рэйчел глубоко вдохнула и направилась следом за братом.
Снаружи собора было тихо, и в притворе тоже, но стоило ступить в обширное внутреннее пространство, как Рэйчел обволокла тишина абсолютно иного порядка. Всепоглощающая величественная тишина. Затаив дыхание, Рэйчел прислушивалась к ней, впитывала, проникалась ею. Затем шагнула вперед к центральному проходу, и, сколь бы легко и осторожно она ни двигалась, шаги ее звучали неуместно под этими молчаливыми сводами. Она огляделась в поисках Николаса – брата нигде не было. Холод и темнота наседали со всех сторон. Тусклые электрические лампочки отбрасывали слабый свет на мощные стены, а впереди, у самого амвона, в большом подсвечнике мерцала горстка свечей. Но ничто не могло рассеять ощущение беспросветного мрака и неземной тишины. Куда подевался Николас? Рэйчел торопливо двинулась по проходу, беспокойно вертя головой. Он не мог далеко уйти, и, конечно же, она вот-вот его найдет. Девочка была уже у хоров, когда внезапно раздался звук, от которого у нее мурашки побежали по коже, – скрип, протяжный, вибрирующий и жутко громкий. Будто дверь закрылась. Рэйчел развернулась. Что это за дверь? Входная? Неужто мистер Хендерсон запер собор и ушел домой? Неужто один из ее самых тяжких, самых животных страхов – оказаться запертой в четырех стенах, в темноте, на целую ночь, в незнакомом и пустынном помещении – обретает плоть и кровь? Да что же это? Ей хотелось броситься назад, к двери, но ноги приросли к полу. Нерешительность парализовала ее. Слезы брызнули из глаз, и Рэйчел съежилась, охваченная ледяным ужасом.
За спиной послышался шорох, потом приглушенное бормотание. Она резко обернулась, и в тени под хорами ей почудились двое о чем-то беседующих людей. В порыве отчаянной храбрости Рэйчел выкрикнула: «Кто там?» Голоса тотчас смолкли, и один человек вышел из тени. Это был Николас. С огромным трудом Рэйчел подавила радостный вопль. Она кинулась к брату, обняла его. Он положил ей руку на плечо, но его жест отдавал рассеянностью, словно мыслями Николас был где-то далеко. На сестру он не смотрел и, казалось, не замечал, как она льнет к нему. Он высвободился из ее объятий, просто оттолкнув ее, и глянул туда, где только что с кем-то разговаривал; Николас хмурился, как если бы ему сообщили нечто, что его встревожило.
