Категорически рознятся меж собой и данные по количеству минералов на Луне и Марсе. Каттерфельд полагает, что мы с уверенностью можем говорить лишь о 89 лунных минералах. Отчасти это справедливо, т. к. в тех 400 килограммах лунного грунта, что было доставлено «Аполлонами» в земные лаборатории, их именно столько. Американская астро-геология оценивает минеральный потенциал Луны чуть-чуть щедрее.
Такая же история с Марсом.
(Как бы яростно не бодались меж собой геологи, астро-геологи и планетологи различных школ, но все они, в принципе, согласны как в наличии существенной количественной, так и качественных разниц меж Землей, Луной, Марсом)
Зная эти цифры и тот химизм, который порождает минералы, комбинируя элементы в разных условиях, можно легко и почти безошибочно набросать «портрет» планеты от момента ее образования до наших дней.
Через эти, очень простые данные мы получаем представление о вулканизме, рельефе, наличии жидкой воды, температурах, возрасте, магнетизме, радиоактивности, массе и даже об угловой скорости её осевого вращения в разные периоды.
Как известно, чем больше скорость осевого вращения, тем более пологим становится общий рельеф. (Как выражаются планетологи, он выполаживается). А выполаживание несколько меняет минералогический портрет верхнего слоя планеты.
Существенная доля боратов и фторидов подсказывает нам, что горы — это сравнительно недавнее приобретение Земли. Следовательно, когда-то скорость осевого вращения была значительно больше. Мы понимаем, что земные сутки продолжались 4–6—8 часов, рельеф был пологим, а соответственно, моря мелкими и горячими.
Эти выводы добавляют живописные подробности.
Конечно, чтобы вынести вердикт о развитости или не развитости космического тела, нам потребуется для сравнения еще несколько планетных объектов (примерно) того же типа, что и Земля.
Возьмем хорошо изученную Луну.
В тех 400 килограммов ее грунта, что было доставлено «Аполлонами» в земные лаборатории, мы увидим всего 89 минералов. Допустим щедрое предположение, что их в три раза больше, чем удалось собрать. Но минералогическая развитость Земли и Луны все равно останется несопоставимой.
Примерно такой же будет история с Марсом, где обнаружен базальт, андезит, дацит, полевые шпаты, но нет ни кварца, ни слюды. Осторожные предположения о составе Ио и Энцелада характеризуют их минералогическую развитость, как весьма среднюю, по сравнению с Землей.
Все это даст нам право уже уверенно оперировать понятиями «развитость» в отношении таких сверхсложных тел, как планеты и проводить необходимые аналогии.
Конечно, перечисленное нами — это едва лишь одна стотысячная тех знаний, которыми располагает наука о космических объектах. Мы сейчас проявили возмутительное легкомыслие, поведав о взаимосвязях минералов и развитии планетного тела. Это следовало делать через трехмерные диаграммы, вычисления их гелиоцентрического расстояния от планетных тел и «законы содержания силикатов в зависимости от их близости к Солнцу».
В астро-геологии Каттерфельда значения массы, размера, плотности и вулканизма планеты будут определяться через формулы Mk = 6х1022 кг, Dk=3.300 km, dk = 3,25 g/sm. В эволюционной минералогии, которую ныне блестяще представляет профессор Хейзен, к тем же самым выводам требуется идти совсем другим путем.
Происхождение минералов можно определять по Вернадскому или Шопфу. Можно руководствоваться Брейзером или Хейзеном. Это конфликтующие школы. Они видят процессы минералотворения несколько по разному.
Безусловно, все эти нюансы будут сверхпринципиальными для планетологов. Но нам они совершенно безразличны.
Мы свои «сливки» сняли. Мы приобрели инструмент, позволяющий в отношении самоорганизующихся архисложных структур применять понятие «развитость — не развитость». (Чуть позже нам это очень понадобится.)
В хорошо разработанной науке выводы и формулировки, как правило, настолько отчетливы, что их можно без всяких искажений переносить в картезианскую «ткань» обобщений. Декартовский метод позволяет оперировать данными из любых дисциплин, почти полностью освободившись от них самих.
Завершая эту лекцию следует еще раз вспомнить слова картезианца Питера Медавара (1915–1987, НП — 1960) и его блестящую формулировку: «По мере того, как наука прогрессирует, конкретные факты поглощаются ею, и, в некотором смысле, исчезают в общих утверждениях возрастающей объясняющей силы. Нам больше не нужно представлять себе в явном виде весь объем фактов. Во всех науках мы постепенно освобождаемся от груза единичных примеров, от тирании конкретного».
