Если бы не этот маленький триумф голландского педанта, то возможно, старая теория Аристотеля беззаботно прожила бы еще лет пятьдесят.
Но!
Именно с мышек доктора Ван Гельмонта и началось обрушение «вечной истины самозарождения».
В соответствии с законами развития науки, успех Гельмонта спровоцировал доктора Франческо Реди (1626–1697) на ответный эксперимент с гнилым мясом и мухами.
Следует помнить, что Реди был последователем и учеником Гарвея, который к «вечной истине» относился весьма скептически.
Реди поместил тухлое змеиное мясо в открытый сосуд и очень скоро обнаружил там множество самозародившихся червячков, которые со временем преобразовались в мух.
На этом можно было бы успокоиться и снять шляпу перед мышатами, Аристотелем и Исидором Севильским, но Реди (как мы уже отметили) был крайне педантичным доктором и решил проверить собственный эксперимент на «чистоту».
На этот раз он взял два сосуда и поместив туда куски мяса одинаковые по степени протухлости, один из сосудов затянул муслином, тем самым закрыв туда доступ любым инсектусам.
Естественно, в закрытом сосуде «червячки» не самозародились.
У Реди возникли подозрения, что «вечная истина» не является бесспорным научным фактом. Он многократно повторял эксперименты, публиковал их результаты, заслужил славу ниспровергателя основ и, разумеется, был атакован защитниками автогенерации.
Вскоре забавный спор двух педантов разросся до масштабов общеевропейской научной дискуссии, в которую втянулись такие авторитеты, как Марчелло Мальпиги (1628–1694), Антонис Ван Левенгук (1632–1723), Ян Сваммердам (1637–1680), Пьер Гассенди (1592–1655).
Левенгук раскритиковал Реди, снисходительно поясняя с высоты своего величия «микроскописта № 1», что формат зарождающихся в закрытом сосуде организмов был слишком мал, чтобы быть обнаруженным без волшебных стекол.
Впрочем, позиция Левенгука не отличалась отчетливостью и однозначностью. Скорее всего, она естественным образом менялась под влиянием наблюдений и размышлений. В своем письме Лондонскому Королевскому обществу он писал: «Наблюдая за удивительным промыслом природы, благодаря которому возникают эти «маленькие зверушки», способные жить и продолжать свой род, нам следует смутиться и задаться вопросом, неужели до сей поры есть люди, которые цепляются за старое убеждение, будто бы живые существа могут зарождаться в результате гниения?» Как видим, здесь Левенгук скорее поддерживает Реди, чем его оппонентов. Иными словами, основной шум наделал сам факт участия великого микроскописта в дискуссии, а не его меняющаяся позиция.
Аббат Гассенди, бывший на тот момент одним из властителей дум, пылко продекларировал стагиритовские постулаты о самопроизвольном зарождении жизни в моче, навозе, трупах, поте, а затем (будучи все-таки философом) еще и обогатил идею размышлениями о тонкостях механики автогенерации.
В «De terrenis viventibus seu de animabilus» Гассенди подробно прописал процесс самозарождения, добавив, что душу эти новообразованные организмы получают из остатков души, сохранившейся в том трупе, который их и порождает.
Скептичный Сваммердам, тончайший исследователь анатомии и физиологии инсектусов, публично опроверг Гассенди и Ван-Гельмонта, назвав саму идею автогенерации «вздорной и не достойной даже осмеяния». (Сваммердам, впрочем, никак экспериментально не подтверждал свою убежденность, а основывался лишь на опыте морфологиста и понимании сложности зародышевого процесса.)
К концу XVII столетия диспут стал жестче и масштабнее.
Ситуацию усердно подогревал Реди, исчерпавший доводы, но сохранивший до старости дар к утонченным издевательствам над «самозарожденцами».
Дж. Нидхем (1713–1781), прелат и естествоиспытатель, высмеял почивших к тому времени Сваммердама и Реди, а затем серией экспериментов усилил доводы Гассенди и других сторонников автогенерации. Этим он заслужил благосклонную оценку самого Ж. Л. Л. Бюффона (1707–1788), который тоже выступал на стороне generatio spontanea.
Бюффон, впрочем, не утруждал себя никакими доводами, полагая, что величие его персоны автоматически переводит любые его убеждения в разряд неоспоримых истин.
В ответ Лазарро Спалланцани (1729–1799) дерзко, красиво и безупречно доказательно «перемолол» все доводы сторонников Нидхема, Гассенди и Ван-Гельмонта, разъяснив природу их ошибок при экспериментировании. Громя теорию автогенерации, Спалланцани мимоходом, но весьма иронично задел и великого Жоржа Луи Леклерка, вызвав у директора Королевского Ботанического Сада приступ понятной ярости.
Нидхем, разумеется, «научно вспылил», т. е. объявил Спалланцани «неучем» и «шарлатаном», а затем ответил целой серией экспериментов, подтверждающих свою правоту.
Джон Грант в своем авторитетном науковедческом труде (J. Grant Discarden science 2006) выказал уверенность, в том, что «Нидхем прибегнул к популярному научному методу, которым всегда можно исправить почти любую неприятную ситуацию: он сжульничал в ходе экспериментов». Нидхем, — вообще сильная и недооцененная фигура. В научном мире того времени он имел прозвище L, Anguillard (человек-червь), полученное им за страстность при отображении жизни простейших в своем труде «О новых микроскопических открытиях» (1745). О боевом характере Нидхема свидетельствует его долгая полемическая война с Вольтером. В историю науки Нидхем вошел благодаря своей обращенной к Вольтеру фразе: «По вашим словам — мораль весьма незначительный предмет и должна быть подчинена физике. Я же говорю, что физику надо подчинить морали».
Постепенно тема раскалялась все сильнее, и к началу XIX века в дискуссию оказались вовлечены Ж. Б. Ламарк, Вольтер, Ф. Дюжарден, Ф. Пуше, Ж. Л. Гей-Люссак, Ж. Дюма, Дж. Тиндаль, Г. Бестиан и еще множество зоологов, химиков, физиков и биологов поменьше «калибром».
«Самозарожденцы» стояли насмерть, но Теодор Шванн (1810–1882), а за ним и Луи Пастер (1822–1895) все же поставили в точку в этом споре, окончательно доказав невозможность самовозникновения живых организмов в органических субстратах.
Пастер написал: «Никогда больше доктрина самопроизвольного зарождения не придет в себя от смертельного удара…» (Vallery-Radot R. The life of Pasteur 1960)
Удар, как выяснилось позже, смертельным не был, но феноменальная по своему педантизму серия пастеровских опытов все же обеспечила противникам generatio spontanea — решительную победу.
Но, как только победа над «вечной истиной» была одержана, возник страшный для естествознания вопрос: а как же зародилась жизнь?
Страшен он был тем, что содержал намек на неизбежность некой сверхъестественной силы, когда-то явно вмешавшейся в процесс мироздания.
Отметим проницательность теологов, с середины XIX столетия внимательно следивших за схваткой меж «вечной истиной» и научным естествознанием.
Их явно забавлял азарт, с которым натуралисты крушили идею самозарождения.
