Альтернатива операции — крепящийся внутри рта железный слюносборник Лешли с «присосом». Штука неуправляемая и крайне болезненная.
А. А. Ющенко в труде «Условные рефлексы ребенка» (1928) достаточно откровенно описывает: «У одного из детей, на которых я работал (М. А. 13 лет, с состоянием порока сердца), уже после одночасового эксперимента от присоса оставалось кровавое кольцо, требовавшее для полного исчезновения 1–2 дней <…> Травма даже после одночасового опыта была настолько значительна, что иногда заставляет экспериментировать не чаще, как через день, даже два».
Несомненно, тысячекратно отрепетированный «собачий вывод» был удобнее для павловцев.
Секреция околоушной слюнной железы маленьких беспризорников возбуждалась клюквой, шоколадом, капустными кочерыжками, хлебом и капустными листьями. А пищевое подкрепление подавалось через красивые хромированные аппараты. Они, кстати, вызывали удивительный трепет комиссаров и охранялись с особым рвением. Периодически применялись «кололки» и ток.
Все это подтверждается протоколами, фотографиями и документальным фильмом «Механика головного мозга» (другое название — «Поведение животных и человека»; реж. В. Пудовкин, опер. А. Головня, производство кинофабрики «Межрабпром-Русь», 1926 г.).
В своем первом труде Красногорский отмечал, что «опыты с пищевыми рефлексами в большинстве случаев весьма популярны среди детей; врачам часто приходится слышать: возьмите меня в лабораторию есть клюкву и т. д.».
Эта популярность легко объяснима. Рационы приютов были крайне скудны, а сироты — голодны. А вот комиссары белели от гнева, наблюдая за тем, как «шпане» скармливают шоколад и кочерыжки. Они кипели под буденовками, но помалкивали.
Впрочем, порой павловцы перебирали с болевым воздействием. Последствия такого «перебора» нежным профессорским пером зафиксировал Иванов-Смоленский: «Наблюдались попытки к бегству, в особенности после ознакомления с оборонительным “электрокожным подкреплением”».
Если дело заходило слишком далеко, подключались комиссары — и порядок восстанавливался. Беглецов отлавливали, возвращали, усмиряли и направляли обратно в лаборатории. Разумеется, сироты не понимали, что дырки в их щеках венчают долгую историю постижения принципов работы головного мозга.
В результате павловцам удалось доказать, что никакой принципиальной разницы меж сложнонервной деятельностью животных и человека не существует. Механизм условного рефлекса (основы разума) идентичен.
Кочерыжки стерли с процесса мышления последнюю «позолоту» мистики и непознаваемости. Стало окончательно ясно, что уникальных свойств, которые бы отличали мозг человека от мозга животного, не существует.
Теория условных рефлексов перестала быть «про собачек» и стала «про человека».
Значительность этого открытия несомненна, а неизвестность парадоксальна. Работа павловской школы была проигнорирована миром, хотя содержала безупречно доказательные и столь долгожданные (со времен Декарта) разъяснения принципов работы мозга.
У этого есть несколько причин.
Первая заключается в абсолютной невозможности легализовать доказательства открытия. Они, разумеется, есть, но предъявлять их нельзя.
Дело в том, что к середине века драматизировались представления о допустимом при проведении эксперимента. На шее науки затянулась петля этики. Моралисты захватили все «высоты» и резко ограничили исследования с помощью множества Этических Кодексов. При всех научных организациях были созданы «этические советы». Журналы были лишены прав на публикации об экспериментах, при которых нарушались требования этических деклараций. (Чуть позже произошла окончательная формализация запретов, воплощенная в решениях Третьей генеральной ассамблеи Всемирной медицинской ассоциации (Лондон, 1949), а в 1968-м и 1983-м, на Генеральных ассамблеях в Сиднее и Венеции, перечень недозволенного был радикально расширен.)
При таком раскладе кровавые опыты над сиротками могли расцениваться только как преступление. Даже простое предъявление их протоколов могло закончиться трибуналом.
Впрочем, до сгущения этических туч попытки легализовать открытие все же предпринимались. В 1929 году Иван Петрович номинировался на вторую Нобелевскую премию. Его кандидатуру завернули еще на этапе рассмотрения, порекомендовав более никому не показывать разработки с беспризорниками как «факт, порочащий науку», «дикарство» и «химически чистый цинизм, до которого не должен опускаться ученый».
Важнейшее открытие ХХ века было похоронено и предано полному забвению. О нем не принято даже упоминать. Исследователи мозга оказались в идиотском положении. Сегодня они напоминают астрономов, которые ничего не слышали об открытиях Галилея и продолжают веровать в хрустальные птолемеевские сферы.
Впрочем, у забвения была и вторая причина.
Потренировавшись на эволюционной теории, люди научились виртуозно игнорировать все, что противоречит культурно-историческим догмам и сказкам об исключительности homo. А смысл открытий павловской школы оказался еще более оскорбительным, чем дарвинизм.
Результаты экспериментов невольно списали в утиль «платонов-кантов-гегелей» и прочие экзерсисы о «таинстве человеческого мышления». Туда же были отправлены «совесть», «вера», «мораль» и другие пуш-апы.
Какой-то поэт продекларировал: «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман». В переводе это означает, что наслаждение собственной глупостью — очень сильное чувство. И не только у поэтов. Оно в основе вообще всей культуры homo, которая крайне болезненно реагирует на попытку расправиться с «обманами».
Конечно, за последние три века пересмотр «вечных ценностей» отчасти свершился. Стало понятно, что заповеди «не убий» и «не укради», несомненно, милы, но лишают нас важного жизненного опыта.
Наши предки были существенно ниже нас по уровню развития. Они охотно погибали за родину или веру. Возникли справедливые подозрения, что два этих фактора как-то связаны. Проклюнулось и понимание, что качество разума измеряется отсутствием тайн и «святынь».
Это было уже кое-что. Но к радикальщине павловских открытий homo был еще не готов.
Кстати, первыми почуяли неладное сами экспериментаторы. Сообразив, что вот-вот прикончат «психику и внутренний мир человека», профессора поджали хвосты. Виноватые улыбочки стали обязательной компонентой их докладов. Стало понятно: доигрались.
Хотя… о неизбежных последствиях таких исследований Цензурный комитет СПБ предупреждал еще в 1866 году.
Напомним. Запрещая работу Сеченова о рефлексах головного мозга, комитет резюмировал: «Данное сочинение является материалистической теорией, которая лишает человека и самосознания, и свободы воли», «ниспровергает все понятия о нравственных обязанностях, о вменяемости преступлений», «разрушая моральные основы общества, уничтожает религиозный догмат жизни будущей; она не согласна ни с христианским, ни с уголовно-юридическим воззрением и ведет к развращению нравов. Посему подлежит судебному преследованию и уничтожению, как крайне опасная по своему влиянию на людей…»
