— Простите, что прерываю. — Волков отвратительно улыбался, его сцена порадовала. — Ирина у нас кто?
— Ирина — это моя дочь и его вот невеста, — сказал, как отмахнулся, Сячин, не сводя пристального взгляда с подчиненного, намеривавшегося стать его зятем.
Вот оно что! Ирина — директорская дочь — собралась замуж за начальника юридического отдела. А тот обеденное, а может, и не только, время проводит со своей подчиненной. Которую, что весьма вероятно, обхаживал сам директор. И тут эту девушку находят мертвой, истерзанной, да к тому же беременной!
Ах, как обрадовался этому Волков! Ну, хоть что-то уже, а! Да и не хоть что-то, а мотив! Да еще какой!
Допустим…
Допустим, Богдан завел интрижку с Марией Стрельцовой. А почему нет? Девушка красивая. Покладистая, учитывая ее подчиненность, всегда под рукой к тому же. Завел интрижку и зашел слишком далеко. Маша забеременела. И принялась что-то от него требовать. Возможно, денег. Возможно, предложения. А он-то уже свою руку и сердце пообещал! И не кому-нибудь, а директорской дочке! А это положение в обществе, это деньги, власть!
И тут какая-то Маша со своими требованиями. Помеха? А то! Маша Стрельцова — это крест на его будущем! Жирный крест!
— Послушайте… Богдан. Иван Николаевич. Извините, что перебиваю… — прервал тихий диалог двух мужчин Волков, ему, как он ни напрягался, не удалось расслышать ни слова. — У меня к вам единственный вопрос.
Оба подняли головы, уставились на него.
Сячин выглядел разгневанным, жестким, готовым к карательным действиям.
Богдан Сизов был раздавлен. Толкни, казалось, упадет со стула и свернется в клубок.
— Вы с ней спали? — тихо спросил Волков.
Причем вопрос прозвучал с явным подвохом. Он в этот момент ни на кого из них не смотрел. Думайте, типа, думайте, у кого он спрашивает.
— С ума сойти! — ахнул Сячин со злостью. — Что вы себе позволяете?
— Нет, не спал, — произнес Богдан так тихо и неубедительно, что Волков тут же поверил в обратное.
— А в доме у нее бывали? — И снова вопрос непонятно кому.
И неожиданная пауза. И он ею воспользовался.
— Просто соседи утверждают, что Марию Стрельцову навещали мужчины. Не один и не два.
Именно так уверяла его ее соседка. Правда, лиц она никогда не видела. Не выходило у нее их подловить. Но им-то об этом неизвестно, не так ли?
— Мужчин у нее было несколько, — медленно произносил Волков слово за словом, будто по гвоздю вбивал. — Не могу знать, что их с ней связывало. Деловые отношения, интимные… Но один из них ей точно сделал ребенка. Доказать отцовство сейчас не составляет труда. ДНК можно с легкостью получить с погибшего плода. Вы люди грамотные, понимаете, так? Поэтому я повторяю вопросы: вы бывали у нее дома? Вы спали с ней? Давайте облегчим следствию работу, а…
Оба одновременно ответили — нет.
И Волков тут же понял их маневр.
Пусть мужиков у Стрельцовой было несколько, отцом-то является всего один. И не факт, что именно он — Богдан. Или он — Сячин. В том, что последний тоже, как и будущий зять, приложился к телу Марии Стрельцовой, Волков почти не сомневался. Другой вопрос: где именно географически он это делал? В дом к ней вряд ли ходил, мог же попасться кому-нибудь на глаза. В отеле, на другой съемной квартире? На работе, в уютном кабинете? Но тут сотрудники, секретарша опять же.
Вот, надо допросить секретаршу, ой как надо. Надо заставить ее ревновать и выболтать хоть что-нибудь.
А потом, уже имея на руках сведения, можно и настырному майору звонить. И пусть уже он локти растопыривает и получает санкции на досмотр личных вещей, квартир, на то, чтобы взять слюну на анализ ДНК.
Это его расследование и его уже суета. Волков и так достаточно помог. Остался разговор с секретаршей. И еще…
И еще не давал ему покоя вопрос: кто же курил в строящемся доме на этаже, смотревшем окна в окна на Машину квартиру? Кто это был? И главное — что он видел?
Глава 16
Мила полулежала в мягком кресле, завалившись на один бок. Сидеть ровно не могла. У нее болело все с правой стороны. Все, что было выше колен и ниже поясницы. Это Серега, вернувшись вчера поздним вечером, гонял ее по квартире пинками. И орал. Боже, как он орал! Она даже боли почти не чувствовала, так боялась его дикого гневного крика.
— Ты, глупая жирная корова! — надрывался он и раз-раз пинком по заду. — Я что сказал тебе?! Я сказал тебе забрать расписку! А ты что?!
— Сереженька… Сереженька… Ну перестань!
Мила крутилась по квартире, как пчелой ужаленная, пытаясь спрятаться за мебелью, но его кулак и носок его ботинка все равно ее настигали. Он хватал ее за волосы, бросал на диван и бил, бил по заду, бокам, спине. И ничего не объяснял. Ничего!
Мила тихо скулила, потому что громко было нельзя, соседи могли услышать, плакала от обиды, а еще больше от страха. Боли почти не чувствовала. Боль пришла потом, когда он угомонился и ушел куда-то, а она полезла в душ. Вот тогда, под теплыми струями воды, ее и скрутило. Да так, что она тихонько повизгивала, боясь дотронуться до себя.
Долго стояла, обсыхая. Полотенце к телу побоялась прислонять. Потом налила на ладонь ароматного тоника для тела и начала втирать в те места, куда могла дотянуться ее рука. После накинула на себя самый легкий халатик и пошла в комнату.
Сережи все не было. Подумав, Мила выпила обезболивающее. Корчиться и стонать от боли при нем будет нельзя. Может запросто схлопотать еще раз. Чем-то наскоро поужинала в одиночестве на кухне. Даже не помнила, что жевала! Ужин был очень поздним, не оглянешься — завтракать пора. Но укладываться в постель на тощий желудок она не любила.
А потом прошла в гостиную, приняла удобное положение и замерла.
В замке входной двери заворочался ключ, и муж вошел в квартиру. По его неверным, шаркающим шагам Мила поняла, что он выпил. Значит, наказывать больше не станет, она знала. Станет говорить много, долго, путано. А она должна будет его слушать и, если понадобится, утешать.
— Сидишь, корова глупая?! — Силуэт мужа возник в дверях гостиной.
Волосы растрепанные, взгляд мутный, рубашка расстегнута почти до пояса. Ремень на брюках вовсе не застегнут, болтается. Мила чуть не задохнулась от ревности.
Неужели опять? Опять ходил к шлюхам?
Она однажды вытаскивала его из притона, расположившегося так некстати по соседству, в одной из саун. Сереге это стоило расцарапанного уха, чтобы не шлялся где попало. Ей пинка под зад, чтобы не лезла в мужские дела. И не заходила на запретную территорию.
— Сидишь? — уже тише и без нажима повторил муж и шагнул в комнату. — Ну-ну… Ты это, Людка, прости, что ли…
Она тихонько, жалобно всхлипнула, хотя боль давно отступила, начало действовать обезболивающее. Но так было надо. Это всегда срабатывало. Он станет мучиться глубоким чувством вины, просить прощения. Она — молча глотать слезы. Потом он встанет перед ней на колени, примется целовать, шептать всякие милые слова. И следом потащит ее в постель. Там обычно примирение завершалось. Бурно, пылко, красиво.
