Заявление об увольнении я отдала ему из рук в руки на следующий же день: не могла же снова положить его среди долгоиграющих бумаг и два месяца ждать, когда он соизволит хотя бы посмотреть. Другой работы у меня на примете, конечно, не было. Но и насиловать свою личность, и так уже весьма пострадавшую, я больше не могла. Петр Кузьмич, прочтя заявление, удивленно вскинул брови и пригласил меня присесть. Впервые за два с лишним года работы! Вот так новость! Никогда еще я не удостаивалась чести сидеть в его кабинете. Все указания записывались мною в ежедневник по стойке «смирно», после чего я тут же бросалась их исполнять. Где уж тут рассиживаться?!
— Почему, ты можешь сказать? — совершенно невинно спросил меня он. — Рита, меня устраивает, как ты работаешь.
— Да?! — теперь уже удивилась я — оказывается, он знает, как меня зовут! И даже замечает, что я хорошо работаю. — А меня уже нет. Мы взаимно исчерпали друг друга — я и ваша компания.
— Подожди-подожди, — Петр Кузьмич посмотрел мне прямо в глаза. Странный у него был взгляд — пронзительный, даже какой-то интимный, — но с твоей стороны будет непорядочно бросить меня вот так. Одного.
— ??
— Да, — он почувствовал, что ситуация, как обычно, возвращается на круги своя и удобно ложится в его руки. — Ты думала, я ничего не замечал? Ошибаешься, деточка. Рита, — тут же поправился он. — Просто это была элементарная проверка на вшивость.
Я хотела крикнуть, что в гробу я видела такие проверки, что плевать мне на него, если он давно наплевал на всех нас! Но язык уже прилип к нёбу, выдавая синдром корпоративного служащего. Подчиненного. Раба. Твари дрожащей.
— И ты ее прошла, — елейным голосом продолжил начальник, — а потому я считаю, что самое время повысить тебе зарплату. На двести долларов устроит?
Я попыталась открыть было рот, чтобы сказать, что деньги тут роли не играют, что дело в отношениях между людьми, в достоинстве каждого человека, что мне важен был мой проект, мой выстраданный, мой наболевший бизнес-план, труд над которым отправлен коту под хвост, но не успела.
— Хорошо-хорошо, — опередил он меня, — на триста. Мы же с тобой уже сработались. Жалко поломать все вот так. Правда?
Я молча кивнула головой, не в силах противостоять его невероятной воле, поднялась со стула, забрала свое заявление и вышла. Через минуту мы уже писали письма, искали документы, делали звонки так, будто ничего не произошло. А в следующем месяце я получила новую зарплату и продолжила с еще большим остервенением копить на свой обмен. Поскольку теперь я не лазила целыми днями по зарубежным сайтам, прекратила телефонные переговоры с Лешей, забросила в самый дальний ящик стола учебники по маркетингу и продажам, времени у меня образовалось уйма. И я штудировала чуть ли не все существующие в Москве газеты, где встречались хоть какие-нибудь объявления о недвижимости. Маму в принудительном порядке я направила в суд. Не помогли ни ее традиционное «Стыдно от людей», ни философское «Так ведь вместе прожита жизнь», ни малодушное «Доченька, страшно же, что будет». На все ее страхи-слезы мне было откровенно наплевать. Моя жизнь на самом взлете! А я уже успела намучиться так, что осталось лишь два желания: избавиться от папани — и в петлю головой!
Документы о разводе и разделе квартиры мы получили весной. Отец, как узнал, страшно напился и буянил всю ночь. Мы сидели с матерью, закрывшись в бывшей бабушкиной комнате на замок, и устало вздыхали: о том, чтобы выспаться перед работой, уже не могло быть и речи. На рассвете я услышала страшное и долгожданное: «У меня нет больше дочери!» — и последующее падение пьяного тела на пол в коридоре, вздохнула с облегчением и тут же уснула. Утро на работе я начала со звонков потенциальным покупателям наших с мамой частей квартиры и продолжала это дело целый месяц, пока не убедилась в том, что никто особо не стремится приобретать себе жилье в придачу с моим отцом. Тогда я вспомнила давнюю мысль о том, чтобы продать наши с мамой комнаты хачикам с рынка по дешевке, и отправилась в ближайшие выходные по московским рынкам расклеивать объявления. Через три недели у меня на крючке был Анвар со старой и молодой женами, а также четырьмя детьми на одну комнату и Мурат с младшей сестрой, папой и мамой для другой. Меня такой расклад устраивал, хотя я и серьезно проигрывала в деньгах. Папаня во время показов квартиры и переговоров о купле-продаже сидел в своей комнате притихший, опасаясь даже высунуть нос. Внутренне я уже ликовала. Денег мне пришлось занимать у знакомых и брать в банке кредит под бешеный процент — фатально не хватало, — но зато мы с мамой нашли замечательную двухкомнатную квартиру в районе метро «Аэропорт», в только что построенном доме. И главное, практически в противоположном конце Москвы. Как мне удалось собрать нужные деньги, оформить документы, со всеми договориться и провести в конце концов все эти сделки, я уже вспомнить не берусь. По-моему, это был своего рода гражданский подвиг. Те, кто знает, что такое паспортные столы, органы опеки, БТИ, нотариусы, договоры купли-продажи, поймет, о чем я говорю. А тем, кто не знает, объяснять на пальцах не решусь. Ну да не суть. Главное, я сделала это! Анвар и Мурат обрели собственное жилье в Москве — очень круто, — а мы с мамой получили долгожданную и такую сладкую свободу. Лишь после того как мы переехали в свою новую квартиру, я поняла наконец, что значит хотеть вернуться с работы домой. И это было неописуемое счастье! Жалко, что бедная моя бабуля Надя до него не дожила.
Теперь мне нужно было немного прийти в себя и отдохнуть: разрушенные надежды на продвижение бизнес-проекта, продажа и покупка жилья, войны с отцом и переезд вымотали меня настолько, что я перестала ориентироваться в пространстве. Словно отключилась на время, отказалась от восприятия бытия. К реалиям жизни вернул меня неожиданный — хотя для большинства, полагаю, весьма заурядный — случай.
В одну из пятниц шеф снова засиделся на работе допоздна. Я уже зевала за своим монитором так, что была прямая угроза вывихнуть челюсть. Но раз не уходит Петр Кузьмич, куда же денусь я?! Надо сидеть. Он появился передо мной неожиданно, как возникшая из ниоткуда тень, — вообще-то обычно, чтобы дать задание, он использовал селекторную связь, а тут собственной персоной: «Рита, вы не могли бы ко мне зайти? У меня что-то странное с компьютером». Сказать, что я удивилась, нельзя. Я просто внутренне замерла от неожиданности и потеряла дар речи. Ко мне — по имени и на «вы»?! Однако, как я поняла уже гораздо позже, вежливость, прямо скажем, не свойственная Петру Кузьмичу, была использована как психологический прием. И нужного эффекта — моего неосмотрительного впадения в ступор — шеф добился.
Я, словно сомнамбула, подошла к компьютеру в кабинете шефа, села в кожаное кресло, которое было жарким от тела начальника, — он практически только что с него встал. Это ощущение чужого тепла показалось мне стыдным, неприличным — я опустила глаза и, кажется, покраснела.
— Что у вас случилось? — спросила я, тупо уставившись в монитор, на котором застыл текст какого-то письма.
— Шрифт посмотри вот тут, в третьем абзаце, — Петр Кузьмич глупо хмыкнул, — соскочил.
