Его взгляд вспыхивает торжеством. И в следующее мгновение луч солнца, упав на плечо призрака, развеивает его. Я хочу поднять бутылку, но вспоминаю, что уже допил ее. Знал бы, что предстоит такая ночка — запасся бы в трактире хоть парой…
— Нет, — говорю вслух неизвестно кому. — Только не Бринар! Отдать Воронье гнездо этому отродью? Да ни за что! Лучше я сам спалю замок и разнесу башню по камешку. Сил хватит, не сомневайся. Но Бринар этого порога не переступит.
Замок молчит.
— Меня продали, как телёнка, чтобы уберечь замок Энидвейт от Бринара! Вместе с душой, телом и даром некроманта!
Замок молчит. Я кричу в пустоту. Но чтоб мне еще раз повстречаться с Дикой Охотой в пустом поле, если в этом молчании нет чего-то, что я просто не слышу.
— И что, всё было зря? — снова перехожу на шепот. — Все эти годы у Керена? И потом? Проклятье, я знаю, что нет справедливости, кроме той, что творишь сам, но это уж слишком. Мое посмертие принадлежит Тьме, чтобы Бринар не получил Энидвейт!
А потом вдруг понимаю. Перед глазами мелькают рыжие косы, и я снова слышу тёплый голос с чужестранным выговором. Этой ночью было много слёз. Но я бы не отказался посмотреть, какая у неё улыбка. Да уж, Грель. Размечтался. Ты теперь для неё страшнее Проклятого. И опять думаешь не о том.
— Её ребенок, он ведь тоже Бринар, да? — говорю я вслух, чтобы не потерять нить мысли. — И если он получит Энидвейт, значит, сделка недействительна? И моя душа — опять моя?
Конечно же, никто не отвечает. Просто неуловимо меняется что-то вокруг. То ли луч хмурого зимнего солнца как-то особенно освещает мое лицо, то ли доски, наконец, ощутимо теплеют, прогретые теплом камина. А может, я все это придумал. Неважно.
— А если бы я её не спас? Я же не хотел её спасать. Я хотел только мести… Так все это…
Запрокинув голову, я громко, от души смеюсь, пугая летучих мышей, уже устраивающихся на покой. Зато под стрехой просыпаются какие-то птахи, неуверенно перекликаясь и перелетая прямо над головой.
— Так вот о чём ты говорил, Охотник? Ни к добру, ни к худу, лишь то, что заслужил. Хороша шуточка! И что же я заслужил сегодня ночью?
Нет ответа. Как обычно. Только новый день упорно лезет в окна, напоминая, что ночь прошла и пора приниматься за дело.
— Ладно, — сообщаю я внимательно слушающей тишине. — Как говорит Охотник, да будет так! Посмотрим, что из этого выйдет. В конце концов, мне надо лишь отдать Энидвейт этому отродью, правда? А потом, когда я верну право на душу, мы посмотрим, чей это замок.
Угли в камине еле тлеют — пожара уже не будет. Можно бы и залить, но не хочется идти к колодцу, да и ворот наверняка сломан. Не ври себе, Грель, ты просто не хочешь заливать этот огонь.
Не оглядываясь, я покидаю зал, вывожу Уголька во двор. На булыжниках копоть, словно кто-то жёг здесь много маленьких костров. Следы от копыт, похоже. Дожить до следующего Самайна, забрать ребенка, а потом прожить еще столько, чтобы он стал совершеннолетним. Не слишком ли далеко ты загадываешь, Грель? Прошлым вечером ты не знал, где окажешься утром. И как проведёшь ночь. Не тебе думать о будущем. Оказавшись за воротами, я встряхиваю поводья. Конь осторожно ступает по пригорку, скользкому от инея на сухой траве. Башня Вороньего гнезда будет видна еще несколько миль, но я все так же не оглядываюсь. Долгая ночь Самайна закончилась, и над землей яростно полыхает новый день. Первый день безвременья между уходящим годом и еще не пришедшим.
Глава 4. На тропе между холмов
Южная окраина герцогства Альбан, малый королевский тракт,
пятое число месяца ундецимуса, 1218 год от Пришествия Света Истинного
Крупные редкие капли дождя мерно падали на кожаные капюшоны и накидки всадников, давно промокшие попоны и тёмных от влаги лошадей. Дорога, что шла по краю леса глинистой пустошью, раскисла, только изредка в рыжем месиве подкова натыкалась на камень, и замученный конь дергал мордой, словно отмахиваясь от невидимой мухи. А дождь все падал. И отсыревшая кожа плащей давно не спасала от холода, лишь тянула вниз плечи.
Всадники шли в строю по трое. Тяжёлое рыцарское вооружение, глухой доспех, броня на лошадях. Копыта глухо чавкали по вязкой глине, погружаясь в нее почти по бабки, но кони шли ровно и мерно: массивные рыцарские тяжеловозы, из тех, что вес оружного всадника несут долго и надёжно, не сбиваясь с шага, не замедляя мерного аллюра. В середине, прикрытый со всех сторон чужой броней, ехал невысокий щуплый человек в таком же кожаном плаще, но надетом не на доспех, а поверх тёплой шерстяной котты, подбитой изнутри мехом. Ни копья, ни меча не было приторочено к удобному высокому седлу, в котором он держался то ли неуверенно, то ли просто устало, слегка покачиваясь. Время от времени он поглядывал на тускло-багровый шар солнца, садящийся впереди и немного левее дороги в темные очертания холмов, укрытых тучами, но лишь плотнее сжимал губы и опирался на высокую спинку седла, давая отдых усталой спине.
Где-то среди пустоши слева от пути отряда крикнул коростель, ему отозвался еще один, дальше. Дорога забирала левее, от леса к холмам, и тёмные полосы торфяников все чаще пересекали глину. Иногда они узкими языками выползали на дорогу , и тогда копыта начинали чавкать иначе, неприятно хлюпая по пропитанной водой чёрной массе. Чем дальше отряд удалялся от мрачно темнеющей в сумерках громады леса, тем чаще и тревожнее поглядывал на небо человек в котте, наконец, обернувшись к тому, кто ехал справа:
— Мессир Лонгуа, скоро ли ночлег?
— Часа через два после заката, брат мой, — глухо донеслось из-под капюшона, накинутого поверх круглого шлема. — На той стороне холмов есть деревня, но до нее неблизко. Придётся ночевать в холмах.
— Два часа? И ночлег на сырой земле под дождём? Да поможет нам Свет Истинный…
— Истинный Свет с нами, — отозвался рыцарь. — Не тревожьтесь, брат Ансельм, мы разведём костёр и поставим для вас палатку, а во вьюках есть сухие одеяла. Горячее вино и ужин согреют вас после трудного пути.
— Я не ропщу, мессир Лонгуа, — помолчав, виновато отозвался Ансельм. — Ваша забота больше, чем заслужил я, недостойный. Если бы не моя телесная немощь, мы могли бы ехать быстрее, а останавливаться реже.
— Не могли бы, — возразил рыцарь, откидывая капюшон и оглядывая пустошь, тёмную полосу дороги перед ногами и редкие чахлые кустики. — Дорога трудна, и лошадям нужен отдых. Не тревожьте себя, брат. С вами мы едем не медленнее, чем ехали бы одни, а ноша ваша много тяжелее наших копий и мечей, вместе взятых.
— Это так, — просто согласился Ансельм, трогая рукой в шерстяной перчатке маленький сандаловый ларчик, привязанный у пояса — крученой веревки, обозначающей монашеский сан. — Истинный Свет избрал меня, но милость его тяжка. Не слабым человеческим рукам хранить его частицу, но я сделаю все необходимое, чтобы принести реликвию в дикий край, куда столь недавно пришла благодать.
