— Пощадите, господин! Это не мы... Светом Истинным клянусь — не мы! Мы только золото хотели забрать. Зачем ведьме золото, если ее сожгут? А в инквизицию ювелир послал. Он и послал, истинно вам говорю! Пока ее сережки взвешивал да деньги отмерял, вышел разок, да и послал мальчишку к святым отцам в инквизиториум. Мэг нам и говорит: «Зачем ведьме деньги, все равно ее сожгут». А и правда, господин, не губили бы вы душу… Это ж дело такое! За золотишко Свет Истинный простит, коль покаешься, а за ведьму не-е-ет…
— Значит, это ювелир послал в инквизицию? — уточняю я. — Ох, и хороши же честные добрые люди города Стамасса. Хозяин доносит церковным псам, служанка — уличным крысам.
Странный тихий звук за спиной. Всхлип? Оборачиваюсь. Она стоит, вцепившись в плечо мальчишки, в глазах стынет ужас, какого не было даже тогда, когда ее собирались убивать в грязном тупике за несколько монет или сколько там стоят ее сережки. Снежинки падают на бледные щеки и лоб, тая куда медленнее, чем должны на теплой человеческой плоти.
— Я сказала ему, где живу, — шепчет она, глядя мимо меня. — Энни… Я только хотела купить ей лекарство. Вышла с Эреком ненадолго: продать серьги и купить лекарство Энни. Она дома… И ей совсем плохо…
— Давно вы были у ювелира? — быстро спрашиваю я.
— За час до полуночи.
— Где дом?
— У старого кладбища, на улице Черных роз…
Две пары светлых, одинаково испуганных глаз смотрят на меня. Проклятье… Тысячу раз проклятье! Только инквизиторов мне сейчас не хватало. В гостинице наверху мой меч и теплый плащ, сумка с зельями и кошелек с остатком денег. Но пока вернусь по переулку и обойду немалое здание, пока достучусь в накрепко запертую от лихих людей дверь и объясню сонному хозяину, как оказался на улице… До старого кладбища минут двадцать хода — они совсем немного не дошли до дома. А к ратуше, где отделение капитула — идти еще час, если не больше. Мальчишка, конечно, бежал быстрее, чем шла беременная женщина с опухшими ногами, но… Можно успеть. Если повезет, можно забрать девчонку. А куда потом, Грель? Сюда, оставив на снегу три трупа, уже не вернуться. С двумя больными — вон, как прозрачно лицо и бледны губы — зимой, без денег и теплой одежды, с инквизиторами на хвосте и Кереном впереди… Стоит ли оно того? Зачем тебе нужен этот ребенок, ты ведь ради него стараешься? Глупая месть мертвецу…
Я наклоняюсь к грабителю, и он даже не успевает вскрикнуть — цепенеет, прочитав все по моему лицу. Укол ножом — и поднимаюсь, не проверяя. Я и так чувствую вспышку отлетевшей души. В кармане до предела заряженный портал, на поясе — нож. Найдется еще пара монет… И, похоже, я делаю одну из самых больших глупостей в своей и без того дурацкой жизни.
— Вы сможете идти быстро, госпожа? — спрашиваю я. — Нам нужно успеть раньше, чем туда придут инквизиторы.
— Идемте, — говорит она, плотнее запахивая слишком тонкий плащ и вскидывая голову, словно тяжесть кос тянет ее назад и вниз. — Не беспокойтесь, господин… Кочерга, я дойду.
Даже дурацкое прозвище, данное мне в первые годы работы наемничьим капитаном, звучит странно мягко и вежливо с этим чужестранным выговором. Откуда же она родом? Где я слышал этот раскатистый «р» и звонкие «м» и «н»?
— Вы хотите привести его к Энни, матушка? — возмущенно выплевывает мальчишка, удобнее перехватывая дубинку. — Показать ему наш дом и открыть дверь?
Прежде чем она успевает заговорить, я шагаю к щенку. Один раз. К его чести, он не отскакивает назад, лишь едва заметно отшатывается.
— Нет больше никакого вашего дома, — говорю, глядя ему в глаза. — Есть место, куда прямо сейчас идет инквизиция. Хочешь, чтобы я ушел? Отлично. Мне же меньше хлопот. Кажется, твоя сестра больна? И посмотри на свою мать. Им лучше оказаться в подвалах благодатной истины, чем принять мою помощь еще раз? Или мне следовало не вмешиваться? Ни в тот раз, когда ее преследовала Дикая Охота, ни сейчас?
Через несколько долгих мгновений мальчишка опускает глаза.
— Можно подумать, вы все это по доброте душевной делаете, — тихо, но зло огрызается он.
— Нет, конечно, — усмехаюсь я. — Я делаю то, что выгодно мне. И потому мне можно верить.
Все это время вдова Бринара стоит рядом. Редкие крупные снежинки падают на капюшон ее плаща и бледные руки без перчаток. Я с пары шагов слышу, что дыхание у нее нехорошее: слишком частое и с явными хрипами.
— Я возьму вас под руку, госпожа, — говорю ей мягко. — Так будет быстрее.
— Я сам могу! — вскидывается рыжий, заступая мне путь.
— Можешь, — терпеливо соглашаюсь, хотя хочется уже придушить паршивца. — Но если встретим стражников, им покажется подозрительным, что женщину в тягости ведет не мужчина. А этого нам не нужно.
— Стражников боитесь?
— Боюсь не успеть, — ласково говорю я.
— Хватит, Эрек, — утомленно говорит она. — Господин Кочерга прав, мы теряем время.
И мальчишка — вот чудо! — отходит, а она протягивает мне руку просто и спокойно, опираясь на мою с явным облегчением.
— А если мы и в самом деле не успеем? — спрашивает она немного погодя, когда до улицы Черных роз остается всего ничего.
— Тогда все будет немного сложнее, — отзываюсь я, следя за выбоинами мостовой. — Ваша дочь может идти?
— Нет… не думаю…
Капюшон падает ей на лицо, она то и дело поправляет его и явно прихрамывает, но старается идти как можно быстрее, и понятно, что жалоб я не услышу. Мальчишка скрипит снегом позади и едва не приплясывает от нетерпения. Будь все вечером или днем, я бы оставил ее в какой-нибудь приличной гостинице и сходил за девчонкой с рыжим, но уже далеко за полночь, все закрыто.
— Они вряд ли отправят девочку в капитул одну, — говорю ей. — Скорее подождут вас обоих. За что вас разыскивают, госпожа?
Она молчит, лишь дышит тяжело и часто. Если прислушаться… Я не целитель, но даже мне понятно, что нужен лекарь. А на вопрос так и не ответила. Впрочем, через несколько минут, когда мы доходим до конца узкой улочки, дома которой почти смыкаются верхними выступающими этажами, я слышу тихий хрипловатый голос:
— За убийство.
— Опять врете, — усмехаюсь я. — Этим занимается суд герцога, но не инквизиция.
— Они думают, что я колдунья. Потому что переночевала в проклятой светом часовне и…
— И пережили Дикую Охоту?
— Да, — выдыхает она.
— Вы рассказали про меня?
Прежде чем ответить, она молчит так долго, что могла бы уже и не отвечать. Потом отзывается еще тише:
— Да.
И ни слова оправданий. А ведь ей наверняка есть, что сказать. По уставу дознания, нельзя применять пытки к женщине в тягости, так что вряд ли ее пытали, а вот припугнули наверняка. И, скорее всего, детьми.
Под ногами хрустит уже изрядный слой свежего снега, сухого и плотного, не успевшего еще пропитаться испарениями большого города. Мы оставляем следы на девственной белизне, и на мгновение кажется, что город мертв, словно Колыбель чумы. Но сюда чума так и не дошла, я чувствую множество теплых огоньков живых душ, окружающих нас. Если прикрыть глаза и посмотреть иным взглядом, город будет похож на огромную, уходящую вдаль сеть, усыпанную множеством огней. Маленькие золотые — люди, большие слепяще-белые — церкви и часовни, зеленые, алые, синие и пурпурные — места силы или творящегося волшебства. А прямо впереди, за тонкой полоской живого золота — черно-серая муть. Кладбище. Очень старое кладбище, умело и ревностно упокоенное моими предшественниками, выжженное молитвами церковников, усыпленное и залитое светом Благодати. Ни одного следа блуждающей души, только если присмотреться изо всех сил, до боли в глазах, что и не глаза вовсе, темную муть прорезают крошечные искры. Это крысы, совы, бродячие собаки — новые обитатели кладбища…
