Скрутив, его посадили на лавку и тут же принялись обыскивать дом. С улицы ввели Олену, разбитые губы которой дрожали, рубаха на груди разорвана — видно, сопротивлялась. В котомке, которую Василий принёс с собой, ничего не нашлось. Дьяк, распоряжавшийся остальными, ещё раз врезал Шибанову в челюсть, прошипел:
— Где князь?!
Васька, с трудом переведя дыхание, сплюнул на пол вместе с кровью выбитый зуб и прохрипел:
— Князь в Литве... А меня к воеводе ведите... С ним говорить стану!
— Мы тя щас отведём! — пообещал дьяк, закатывая рукав. — Отведём!
Трое здоровенных холопов держали Василия, пока дьяк его избивал. Сначала Шибанов пробовал сопротивляться, даже раскидал обидчиков в разные стороны, потом, ударенный в живот, на минуту стих, а очнувшись, снова потребовал:
— Ведите к воеводе! К нему послан!
Схватив Ваську за волосы, дьяк глянул ему в лицо:
— А чего же в ночи, как тать, пробирался? И к воеводе сразу сам не пошёл?
Глаза Шибанова насмешливо блеснули, кивнув на Олену, он прохрипел:
— А вот к ней сначала хотел...
Сама хозяйка дома, всё это время ойкавшая: «Вася... Васенька...», зарделась от этих слов.
Дьяк пообещал:
— И с ней разберёмся...
Шибанова точно толкнул кто, взъярился:
— Её не тронь! Она знать ничего о нас с князем не знает!
Кажется, дьяку даже понравилось, кивнул на Олену холопам:
— Тоже прихватите. Небось при ней разговорчивей будет...
И Ваську, и связанную Олену поволокли к воеводе Морозову. Люди на улице оглядывались вслед, присматриваясь, узнавали, качали головами:
— Глянь, Олена...
— Ага, вместе с Шибановым, что с князем бежал...
У двора воеводы дьяк показал Шибанову на посаженных на кол стражников, не углядевших за крепостной стеной в ту ночь, когда князь Курбский со своими слуги ми бежал из Юрьева:
— Вишь, виновных наказали...
Тот огрызнулся:
— Чем они виноваты?
— А тем, что ты, поганец, помог своему князю удрать! И многие ещё головы положат за вашу дурь!
Шибанов фыркнул:
— Князь право имел отъехать!
— Ты это государю объяснишь, тать проклятый! Если доживёшь...
Их привели во двор к новому воеводе Морозову и пока оставили связанными. Олена поняла, что пришло время сказать Ваське то, что не успела ночью:
— Васенька...
Тот покосился на женщину с досадой, сейчас примется уговаривать. Но Олена зашептала совсем неожиданное:
— У нас с тобой дитё будет...
Шибанов даже не сразу понял:
— Чего?!
— Дитё, говорю, будет...
— С чего это? Столь ничего не было, а тут вдруг... Васька просто не знал, что сказать, но Олене его слова показались такими обидными... Он не верит? Да как же это?! Женщина отвернулась, пряча навернувшиеся на глаза непрошеные слёзы. Думала обрадовать, а получилось, что даже сейчас обидел.
Но больше поговорить не пришлось, Ваську потащили к воеводе, а к Олене немного погодя подошёл тот самый дьяк:
— Что, догулялась, курва?
Глаза женщины зло блеснули:
— Пошто позоришь?!
Дьяк нехорошо усмехнулся:
— А я тебя не то, что позорить, я тебя вон холопам отдать ныне могу. Или голышом по Юрьеву пустить. Хочешь? — Больно ущипнул за грудь, Олена отпрянула. — Ты пособница изменнику, потому расправа над тобой короткая.
Васька стоял перед воеводой, набычившись. Голова гудела, точно не одну ночь пьянствовал, вывихнутое плечо не давало даже поднять левую руку.
— К кому шёл, к княгине?
— Нет, — спокойно покачал головой Шибанов. — Князь велел достать из-под печи его послания и передать старцам печорским и государю.
— Чего?! — не поверил воевода.
Васька перекрестился:
— Вот те крест! Сказал, в подпечье свёрток, в холстину завёрнутый. Царю Ивану Васильевичу писано.
— А княгиня? — всё ещё не мог взять в толк Морозов.
— Княгине ничего не велено передавать.
— Врёшь! — заключил воевода, но велел слугам спешно посмотреть в подпечье. Пока ходили, он внимательно смотрел на холопа:
— К кому бежал князь?
Шибанов пожал плечами — чего теперь скрывать?
— К королю Сигизмунду, вестимо.
— Значит, заранее готовился?
Ну уж на этот вопрос и ответа ждать глупо, если так ловко бежал, конечно, готовился.
— Эх, князь Андрей, князь Андрей... — тяжело вздохнул воевода. Курбский был его другом, а потому особенно сокрушался о нём воевода Морозов.
Пойманного слугу отправили в Москву. Туда же повезли и найденные письма. Воеводам было даже страшно подумать, какой гнев вызовет у государя и сам побег Курбского, и тем более его письмо.
На третий день утром Олену обнаружили в петле, которую та скрутила из оторванного подола. Сколько надо было силы воли и желания удавиться, чтобы повеситься вот так, ведь ноги женщины доставали до пола! Но не вы несла позора и издевательств, подогнула колени, чтобы затянуть петлю потуже...
Дьяк, поморщившись, велел схоронить за крепостными стенами подальше... Тащившие тело Олены стражники вздыхали:
— Какая баба пропала...
Государь с утра был в хорошем настроении. Вчера славно попировали, повеселились, но пил в меру, и голова не трещала. Правда, давило какое-то недоброе предчувствие, но он старательно гнал от себя дурные мысли Устал от бесконечных дел, хотелось попросту на богомолье, как ездили раньше с Анастасией, хотелось отдыха душе.
— Государь... — Голос ближнего боярина был перепуганным.
— Что? — вскинулся Иван. Вот оно, сердце не обмануло!
— Вести недобрые из Юрьева, государь.
Царь выпрямился, окаменев внутри, и повелел:
— Зови!
Но вошедшего воеводу встретил, почти отвернувшие!, вроде разглядывал что-то у стола. Тот замялся, не зная можно ли говорить.
— Говори... — Иван головы не повернул.
— Государь, воевода князь Андрей Михайлович Курбский... — боярин не успел договорить, Иван уже и сам всё понял, что же ещё, если не побег его старого приятеля мог так перепугать воеводу? Но царь виду не подал, стоял как стоял, — ...бежал в Литву!
— Собачьим изменным обычаем преступил крестное целование и ко врагам христианства присоединился?!
Иван Васильевич очень постарался, чтобы плечами удалось пожать презрительно. Эка невидаль — побеги! Сколько их было, сколько ещё будет! При деде Иване бе жали из Литвы в Московию, теперь бегут обратно к Сигизмунду. Плохо, что это Курбский, ведь почти другом много лет был... Но боярин явно собирался добавить ещё что-то. Царь всё же повернулся к нему.
