Бен хромает к лестнице, садится на ступеньку и вытягивает раненую ногу. Он смотрит в потолок и почесывает подбородок.
– Рингер, поднялась бы ты обратно. Вдруг кого-нибудь упустила.
Рингер качает головой, и ее блестящие черные волосы раскачиваются, как занавес из черного шелка.
– Я никого не упустила.
– Хорошо. Может быть, там еще кто-нибудь подтянулся.
– Кто, например?
Бен медленно поворачивает к ней голову:
– Негодяи.
Рингер смотрит на меня. Потом кивает. Она обходит Бена, нагибается и подбирает свою винтовку.
Я слышу, как перед уходом она шепчет Бену:
– Не надо.
Не надо?
– Чего это вы? – спрашиваю я.
– То есть?
– Эти переглядывания. «Не надо» только что прозвучало.
– Ничего особенного, Кэсси.
– Если ничего особенного, то нет никаких гляделок и никаких «не надо».
Бен пожимает плечами и смотрит вверх на дыру, где раньше был дом, а теперь видно безоблачное небо.
– Тут ничего не поделаешь. – Бен смущенно улыбается, как будто сморозил глупость. – Не важно, насколько хорошо знаешь человека, – все равно не узнаешь до конца. Просто не сможешь. Останется какая-то его часть, куда тебя не впустят. Это как запертая комната. Я не знаю. – Он трясет головой и смеется, но смех обрывается на первой же секунде.
– В случае Рингер это, скорее, все залы Лувра, – замечаю я.
Бен встает и ковыляет ко мне, опираясь на винтовку, как на костыль. К моменту, когда он доходит, его лицо перекошено от изнеможения и боли. Ну вот. Только Пэриш отправился от нанесенной Рингер раны, она ранит его снова. В добрый час.
– Ты сошла с ума? – спрашивает Бен.
– А ты как думаешь?
– Думаю, да.
– И по каким признакам? – Я совершенно уверена, что он не поймет мой вопрос.
– Та Кэсси Салливан, которую я знаю, никогда бы не бросила младшего брата.
– Может быть, я не та Кэсси Салливан, которую ты знаешь.
– Значит, ты его все-таки бросишь…
– С тобой.
– Ты, наверное, еще не заметила, но, когда надо кого-нибудь защитить, я постоянно лажаю.
– Дело не в тебе, Пэриш.
Он сползает по стене и садится рядом со мной. Делает несколько глубоких вдохов и выдохов, а потом выпаливает:
– Давай смотреть на вещи реально. Она не достанет Воша, а ты не доберешься до Эвана. Эту тему проехали. Теперь надо переключиться на другое.
– Другое?
– На них. – Бен кивает на спящих под одеялом Сэмми и Меган. – С самого первого дня все дело было только в них. И враг всегда знал об этом. Странно и крайне печально, что мы так легко об этом забыли.
– Я не забывала, – возражаю я. – И с чего ты взял, что я забуду? Дело не в Эване Уокере. И не во мне. Если Рингер права, Эван – наша последняя надежда. – Я смотрю на брата, во сне у него ангельское лицо. – Его последняя надежда.
– Тогда я пойду с Рингер, а ты останешься здесь.
– Ты не потянешь.
– Чушь. Я справлюсь.
– Я не про ногу.
Бена передергивает:
– Это несправедливо, Кэсси.
– А меня не волнует, справедливо или нет. Дело не в справедливости. Дело в шансах. И риске. Для меня главное, чтобы мой брат выжил и встретил следующее Рождество. Было бы здорово, если бы кто-нибудь постарался вместо меня. Но, Пэриш, это должна сделать я, потому что я все еще там, на шоссе, прячусь под машиной… Я еще не выбралась из-под нее и не выпрямилась в полный рост. Я лежу там и жду, когда за мной придет бугимен. И если я сейчас побегу – не важно куда, – он найдет меня. Он найдет Сэма. – Я забираю мишку и прижимаю его к груди. – Мне плевать, инопланетянин Уокер или человек, или наполовину человек, наполовину инопланетянин, или долбаный турнепс. И меня не волнует твой груз или груз Рингер, и тем более совершенно не парит мой собственный. Мир существовал задолго до того, как собрался определенный набор из семи миллиардов миллиардов атомов, и он не рухнет после того, как они рассыплются и разлетятся.
Бен касается моей щеки. Я отталкиваю его руку:
– Не трогай меня.
Бен – бывший, Бен – несбывшийся.
– Послушай, Кэсси, я тебе не начальник и не отец. Я не могу удержать тебя, как ты не смогла отговорить меня от похода к пещерам.
Я прижимаюсь лицом к мишкиной макушке. Она пахнет дымом, потом, грязью и моим братом.
– Сэм любит тебя, Бен. Наверно, даже больше меня. Но…
– Это неправда, Кэсси.
– Не. Перебивай. Меня. Со мной всегда так. К твоему сведению. И теперь я хочу тебе кое-что сказать.
– Хорошо.
– Я хочу тебе кое-что сказать.
– Я слушаю, Кэсси.
Отворачиваюсь. Смотрю в никуда. Делаю глубокий вдох.
«Не говори этого, Кэсс. Какой теперь смысл?»
Смысла нет. Может, именно это нам и надо понять.
– Я влюбилась в тебя еще в третьем классе, – шепотом признаюсь я. – Писала твое имя в блокнотах и обводила в сердечко. Украшала цветочками. Чаще всего маргаритками. Я сутки напролет предавалась мечтам о тебе, и никто об этом не знал. Только моя лучшая подружка. Она умерла. Как и все остальные.
Смотрю в сторону, в никуда.
– Но мы с тобой жили в разных мирах. С таким же успехом ты мог жить в Китае. И когда ты появился в лагере Сэмми, я решила, что это какой-то знак. Ты выжил, хотя должен был умереть. И я выжила, хотя должна была умереть. И мы оба пришли туда ради Сэма, который тоже должен был умереть. Слишком много совпадений, чтобы назвать все это просто совпадением. Понимаешь? Но на самом деле это совпадение и ничего больше. Нет никакого божественного плана. Никакие звезды ничего не предопределяли. Мы случайные люди на случайной планете в случайной вселенной. И это нормально. Эти семь миллиардов миллиардов не имеют ничего против.
Я прижимаюсь губами к грязной голове плюшевого мишки. Действительно круто, что люди покорили Землю, изобрели поэзию и математику, двигатель внутреннего сгорания; открыли, что время и пространство относительны, построили большие и маленькие машины, чтобы летать на Луну за какими-нибудь камнями или ездить в «Макдоналдс» за землянично-банановым смузи. Мы расщепили атом, ниспослали на Землю Интернет, и смартфоны, и, конечно, селфи-палки.
Но самое чудесное из всего, что мы сделали, самое большое наше достижение; то, из-за чего нас будут помнить в веках, – это набитый синтепоном и анатомически неправильный мультяшный образ одного из самых опасных хищников в природе. И создали мы его не для чего-нибудь, а чтобы успокаивать детишек.
