Такой образ жизни ее никогда не тяготил. Почему же сейчас он кажется ей таким удручающим?
Может, потому, что, если посмотреть со стороны, как она сидит в одиночестве перед телевизором и жует свой бургер, ее жизнь покажется одинокой и пустой?
Но ведь это ерунда! Ни у кого из ее знакомых жизнь не была такой интересной и насыщенной, как у нее: высокооплачиваемая работа, масса поездок, симпатии и благосклонность мира моды.
— Я сегодня приготовлю ужин, — выпалила Тони. Она ему докажет, что деловые женщины способны на большее, чем ему кажется.
Но почему ее все время подмывает ему что-то доказывать?
Тот же вопрос стоял у него в глазах, когда он, обернувшись, посмотрел на нее через плечо.
— Вам совсем не нужно этого делать. Достаточно, что вы сидите с ребенком. Правда.
Наверное, испугался, что придется обедать крекерами.
— Я же вам говорила, что умею готовить!
— Ну, если вы уж так хотите… Это было бы прекрасно. У нас ужин обычно очень простой — салат и макароны с сыром.
— И хот-доги, — вставила Анджела. — Мои любимые.
Тони подумала, что уже целую вечность не ела хот-догов. С удовольствием бы съела. Но не сегодня. Сегодня она сделает кое-что посложнее.
— Я что-нибудь придумаю, — проговорила она.
Что-нибудь традиционное — вот что она приготовит. Он думает, что она ни на что не способна? Что ж, увидит! Ростбиф с картофельным пюре, а на десерт — яблочный пирог.
Уж не хочется ли ей произвести на него впечатление? Отнюдь. Просто этот человек ведет себя так вызывающе, у него такие отсталые взгляды на деловых и вообще городских женщин.
Мадам Йелтси, и та согласилась бы, что его надо поставить на место.
— Дядя, сколько человек приедет завтра на курсы?
— Двенадцать.
— А где они будут спать? — спросила Тони.
— Если пойти по дорожке, то позади дома будет большой сборный павильон. Там внутри спальни, кухня и классное помещение. Маловато удобств, но ничего, обходимся. Приедет и повар, так что о еде можно не беспокоиться. Будете приходить к нам туда с Анджи.
— А я и не беспокоюсь.
— Мне там так нравится кушать, — сказала Анджи, поворачиваясь к Тони. — Чарли так хорошо готовит. И все меня так любят.
— Только смотри, в этот раз не забирай у всех сладкое, — сказал Гаррет.
— Я больше не буду. У меня после этого долго животик болел. Я не знала, что он может болеть от шоколадного пудинга.
— Он и не будет болеть, если только не есть девять порций подряд.
— А если восемь, то не будет болеть?
Гаррет и Тони прыснули.
— Одну порцию. — Гаррет для ясности показал один палец. — Одну порцию шоколадного пудинга.
Зазвонил телефон. Гаррет о чем-то поговорил и едва успел вернуться, как телефон затрещал снова. Тони невольно прислушалась: Гаррет, не повышая голоса, отдавал распоряжения. Тони нравился в руководителе такой деловой тон, а что он руководитель, это ясно.
О Господи. Не надо себя обманывать и делать вид, будто тебя привлекают в этом человеке острый ум и воля, когда на самом деле это широкие плечи, бугрящиеся мускулами под рубашкой, узкая талия, крепкие бедра…
О Господи.
— Я пошел. Надо поговорить с людьми.
Гаррет опрокинул кастрюлю над супницей и надел куртку. Потом наклонился к Анжелике, и та крепко обняла его за шею.
Куда подевались суровость и сдержанность? Была лишь любовь — глубокая, искренняя, непосредственная.
И Тони вдруг почувствовала тоску, которую не испытывала уже много лет, — чтобы и ее кто-нибудь вот так любил. Именно этого ей больше всего не хватало после смерти матери…
Тогда, оставшись одна и чувствуя себя никому не нужной, она в поисках спасения с головой окунулась в работу, и до самого последнего времени это неплохо помогало.
И вдруг ее жизнь показалась ей ущербной. Что значат все твои успехи, если тебя никто не любит? Разве любовь — это не самое важное в жизни? Может, даже единственно важное?
Опасные мысли для женщины, которая, можно сказать, дала обет сделать карьеру.
— Тебе грустно? — спросила Анжелика, с шумом втягивая вермишелину.
Тони подняла голову. Наблюдательный, однако, ребенок.
— Да, вспомнилось кое-что не очень приятное.
— А ты подумай о чем-нибудь хорошем, и пройдет.
— Я так и сделаю. Буду думать о том, как мы катались сегодня утром.
— Это было замечательно. — Анжелика согласно кивнула головой и вздохнула. — А завтра пойдем?
— Будем кататься каждый день, пока я не уеду.
— Ты не уедешь.
— Ты же знаешь, что уеду. Через несколько дней.
Анжелика втянула еще одну вермишелину, и Тони вдруг поняла, что будет скучать по девочке.
Тони поднялась и взяла с холодильника пыльный футляр, подула на него и вытащила фотоаппарат. Очень хороший аппарат, раза в два дороже, чем ее. Она повертела его в руках — пленка внутри есть, использован только один кадр.
Она навела объектив на Анжелику и нажала на спуск, послышался легкий щелчок, потом жужжание. Все в порядке. Тони сделала еще несколько снимков, радуясь естественности, с которой девочка держалась перед объективом, и стараясь ухватить переливы света на бревенчатой стене.
— Я уже слишком большая, чтобы спать днем, — объявила Анжелика.
Это был намек. Тони посмотрела на малышку — разрумянилась, глаза слипаются.
— Может, поспишь еще разок? Только сегодня, хорошо?
— Хорошо, только сегодня. — Анджи удовлетворенно потянулась и пошла к своей двери.
Дом погрузился в тишину. Пожалуй, в такой глубокой тишине Тони не доводилось оставаться еще ни разу. Дома всегда что-то шумело: машины за окном, пролетавший самолет, кто-то сигналил, кто-то плескался в бассейне, журчала вода в соседних квартирах, кто-то что-то громко говорил на улице.
Внезапно включившийся холодильник заставил ее испуганно вздрогнуть. Она с сожалением покачала головой и принялась убирать кухню. Надо поискать, нет ли здесь поваренной книги. Даже если и есть, наверняка припрятана. Хотя вряд ли. Тони проверила шкафы. Там было множество банок с супом, макароны с сыром, джем, кетчуп, но ничего из того, что ей нужно.
— Пойдем сходим в магазин, — сказала она Анджи, когда та появилась в кухне, протирая кулачками заспанные глаза. Под мышкой у нее был плюшевый медведь.
— В магазин? Я люблю туда ходить! — встрепенулась кроха.
Пока они шли до магазина, мимо проехала только одна машина. Снег блестел и переливался под лучами послеполуденного солнца. Вокруг белели горы, исчерченные серыми тенями, их вершины, казалось, уходили в самое небо.
