Это было все неделю назад, когда еще не попадалась в поле зрения бдительной соседки погибшей Зиминой Влада. Когда он еще не вызволял ее и не выслушивал неожиданные признания Валентины Ивановны с опознанием возможного убийцы по фотографии. И когда еще он не поцеловал Сашу.
Это было все до того. И он почти смирился, оставив попытки донимать «страшно больного» Логинова.
Но потом-то все изменилось!
Потом Влада попалась, он поехал ее вызволять вместе с Сашей. Там под протокол Валентина Ивановна, проявившая чудеса бдительности и гражданской сознательности, оповестила всех, что узнала человека, побывавшего у ее соседки в гостях в утро гибели последней. Указала его всем. И трое из присутствующих его узнали. И многое поняли, но…
Но вынуждены были пока молчать и делать так, как велел Борис.
А велел он ничего пока не предпринимать, язык держать за зубами, не дергать разрешительные системы по поводу освобождения Марина из-под стражи, и еще он велел…
А вот следующее его повеление касалось только Саши.
Нет, ей он тоже велел ничего не предпринимать и не дергаться. Но это, что касалось Марина. А вот что касалось ее, то есть его, то есть их возможных дальнейших отношений, то Борис был до невероятного прямолинеен и тверд.
– Я не стану делить тебя с ним, это точно, – сказал он, когда тем памятным днем их первого поцелуя она вечером привезла его к его дому. – И не имею права заставлять тебя делать выбор: или я, или он. Тебе решать, Саша, что и как. Свои чувства озвучивать не стану, их простой смертный на моей физиономии прочтет. Они сильны, поверь, и долговечны. Твои чувства… Мне их придется завоевывать, но я готов. Но… Но делить тебя с ним и становиться твоим любовником при муже я не стану.
– Я поняла, – кивнула она, все еще немного ошарашенная и его признаниями, и тем самым первым, так понравившимся ей поцелуем. – Все очень стремительно, Борис. Я так не могу. И… И так не бывает!
– Как не бывает?
– Так… Так, чтобы сразу все так хорошо и неожиданно, и… И что не хочется, чтобы ты уходил. Я взрослая, достаточно взрослая женщина, знающая о себе, о человеческих чувствах все или почти все. Где-то прагматичная, где-то даже циничная, но…
– Но что?
Каждый нерв его был напряжен в тот момент, и сладко было ее слушать, и страшно. Чем-то она закончит?! Что будет после ее «но»?! Нравоучительный жест, указывающий им их места? Призыв опомниться, не творить глупостей?
– Но почему-то так хочется петь! – вдруг выдала она и засмеялась легко и очень красиво. – Какую-нибудь глупую детскую песенку хочется петь, и по ступенькам скакать, а можно еще и через скакалку. Это что, сумасшествие, да, Борис?
И вот тут он поцеловал ее во второй раз. И долго целовал, с упоением, с удовольствием вдыхая ее запах, чувствуя мягкие пряди волос под пальцами, трогая мочки ушей, с трепетом ощущая, какие они маленькие и милые.
– И сейчас хочется петь? – спросил он, с трудом от нее оторвавшись.
– Да, и сейчас. И еще кричать во все горло, и смеяться, и… и не отпускать тебя от себя никуда. Господи, какое сумасшествие! Уходи уже, ну!..
Он ушел, а потом два дня сходил с ума оттого, что она молчала и не появлялась. На третий день не выдержал и позвонил сам. Сердце обрывалось и ухало куда-то к коленкам, пока слушал длинные гудки. И все боялся, что она сейчас заговорит с ним холодно и казенно.
– Ты чего звонишь, Борька? – шепотом оборвала она его пространное приветствие и невнятный лепет про установившуюся наконец погоду. – Я же сказала, что сама позвоню!
– А ты так долго не звонила, что я подумал…
– Подумал он, – тихо рассмеялась она в трубку. – Погоди, не торопи. Я не могу так, как он, схватить саквояж с полки и оставить его потом распахнутым на полу до случая. Я если его схвачу, то уже насовсем.
Он, конечно, ни черта не понял ни про саквояж, ни про случай какой-то, но то, что она размышляет над его предложением, вдохновило и немного успокоило.
И пока она станет думать, ему нужно было уже расставить все точки в этом банальном преступлении на бытовой почве, ставшем вдруг таким кровавым и затянувшимся.
Начать он решил с Логинова. И хотя Ленька просился с ним, он пошел один.
И пришлось ему вчерашним днем, переодевшись до неузнаваемости, проторчать в коридоре, потолкаться среди персонала в столовой и регистратуре. Все вызнать, вынюхать. И уже сегодня красться пустым на целых пять минут коридором к больничной реанимационной палате, в которой прятался от него господин Логинов.
Уже у самой двери в палату, за которой, по его мнению, все должно было аппаратно попискивать, но с чего-то было тихо, он засомневался.
А вдруг и правда Логинов смертельно болен? Вдруг его визит в самом деле нанесет ему непоправимый вред? А может, его и в палате-то нет вообще, неспроста же там сейчас так тихо?
– Охренеть, не встать! – не хотел ругаться Борис, да вырвалось.
Как было не возмущаться, если «смертельно больной» Логинов спал на больничной кровати в обнимку с какой-то голой девицей, а на тумбочке вместо лекарств и аппаратов стояла початая бутылка коньяка, валялись корки от мандаринов, недоеденные шоколадные конфеты и изрядно общипанная гроздь винограда.
– Болеем, стало быть?! – дернул он с силой сползшую с голой спины девицы тонкую простынку.
Он разозлился так, что хотел даже наряд вызвать, но вовремя передумал. Пришлось бы объясняться, что сам забыл в реанимационной палате.
Барышня шевельнулась, повернулась, пьяно поморгала, взвизгнула, толкнула Логинова в бок, прошептала невнятно:
– Вадик, у нас гости.
Вадик захныкал, нехотя выпростал руку из-под девицы, шлепнул ее по заду, что-то забормотал, потом чуть приоткрыл глаза и замер.
– Да, да, господин Логинов, я не видение, я всамделишный, – скривился в ехидной ухмылке Борис, и руки за спиной скрестил, больно уж в морду хотелось дать «болящему». – Вы привстаньте, приоденьтесь, и девушку свою отправьте отсюда подобру-поздорову.
– А то че? – нагло осклабился все еще пьяный Логинов. – Посадишь, что ли?
– А может, и посажу. Вот сейчас показания сниму с тебя, и что там выйдет на поверку, кто знает.
– Я знаю, – мотнул головой Логинов и начал спихивать коленом девушку с кровати.
– Отвернитесь, – попросила она Бориса. – Я оденусь и уйду.
Он стоял к ним спиной минут пять, пока там сзади шуршало, ойкало, поскрипывало и материлось едва слышно. Когда велено было повернуться, девушка облачена была в белоснежный халат медицинской сестры. Логинов в больничную полосатую пижаму.
– Так я пошла? – вопросительно подняла красивые бровки девушка и призывно шевельнула пальчиками.
Логинов со вздохом влез под подушку, достал бумажник, отсчитал сколько-то денег, сунул в требовательную ручку.
