Хабара подумал, но ничего подобного припомнить не смог и ответил:
– Да так, ничего сто́ящего.
Услышав это, Шахразада немного огорчилась.
– Как бы там ни было, после окончания школы я незаметно для себя совершенно его забыла. Сама диву даюсь, насколько легко и без сожаления. Не могу даже припомнить, что же меня семнадцатилетнюю так страстно в нем привлекло? Жизнь – странная штука. Порой то, что может непременно показаться невероятно блистательным, ради чего готова все бросить, только бы заполучить в свои руки, спустя время – или если посмотреть под другим углом – выглядит на удивление блеклым, утрачивает глянец. Я порой сама понять не могу, куда мои глаза глядели. Вот такая история о моей карьере домушницы.
Хабара подумал: «Прямо «голубой» период Пикассо». При этом он прекрасно понял, что она хотела ему сказать.
Женщина мельком посмотрела на часы в изголовье кровати. Пора было возвращаться домой. Она сделала многозначительную паузу, а затем сказала:
– Но, говоря по правде, история на этом не заканчивается. Года через четыре – я тогда уже училась на втором курсе школы медсестер – мы встретились вновь при весьма странных обстоятельствах. По большей части это касалось его матери, к тому же там случилась одна страшная история. Не знаю, поверишь или нет… Хочешь, расскажу?
– Очень.
– Тогда в следующий раз, ладно? – сказала Шахразада. – Если начать сегодня, затянется надолго, а мне пора домой, ужин готовить.
Она встала с кровати, надела трусы, чулки, топик, юбку и блузку. Хабара с кровати рассеянно наблюдал за чередой ее движений – и поймал себя на мысли, что одевается она соблазнительнее, чем раздевается.
– Хочешь что-нибудь из книг? – спросила Шахразада напоследок.
– Да, в общем-то, нет, – ответил Хабара. Но подумал: «Хочется только услышать продолжение твоего рассказа», – однако вслух не произнес, потому что ему казалось: скажи он это вслух – и уже не сможет узнать продолжение истории никогда.
Хабара в тот вечер улегся рано и думал о Шахразаде. Вдруг она больше не придет, тревожился он. Кто может знать наверняка, что этого не произойдет? Ведь между ними нет никаких личных договоренностей. А отношения случайно начались с подачи другого человека. И точно так же могут по чьей-то прихоти закончиться. Говоря по правде, это отношения, едва-едва связанные одной тонкой ниточкой. Вероятно, когда-нибудь – даже не так, без сомнений в один из дней – им придет конец. И эта нить оборвется. Рано или поздно – разница только в этом. И стоит ей уйти из его жизни, Хабара больше не сможет слушать ее рассказы. Вереница историй прервется, и те причудливые, пока что неведомые для него истории, которые она должна была ему поведать, исчезнут нерассказанными.
Или же он лишится всех свобод, и тогда окажется навсегда отстранен не только от Шахразады, но и от любых других женщин. Такая вероятность очень даже высока. И если такое случится, он больше никогда не сможет проникнуть во влажное женское тело, не сможет почувствовать его, этого тела, еле заметную дрожь. Но горше всего Хабаре даже не то, что прекратятся сношения плоти, а, скорее, то, что он больше не сможет проводить время в близости с женщиной. В этом и есть для него весь смысл потери женщины. Ведь те особые часы, из которых составлена реальность, и есть подарок нам от женщин, – но в них эта реальность утрачивает всякую силу. И Шахразада одаривала его щедро и потому неиссякаемо. Необходимость когда-нибудь расстаться со всем этим огорчала его, вероятно, сильнее всего.
Хабара закрыл глаза, отбросил мысли о Шахразаде и попытался представить миног. Тех бесчелюстных миног, что присосались к камням и колышутся себе среди водорослей. Он стал одной из них и ждал, когда подплывет горбуша. Но сколько бы ни ждал, ни одна не проплыла. Ни нагулявшая жир, ни отощавшая после нереста, никакая. И вот уже вскоре зашло солнце, и мир вокруг погрузился в кромешный мрак.
Ки́но
Мужчина всегда садился на одно и то же место – в самом конце барной стойки. Разумеется, если оно не было занято, но, как правило, дальний табурет почти всегда пустовал. Бар никогда не наполнялся до отказа, а то место было неприметным и не самым удобным: из-за стойки наверх уходила лестница, потолок получался низким и нависал под углом. Приходилось предостерегать, чтобы клиенты не ударялись головой. Мужчина был высокого роста, но, на удивление, предпочитал это тесное место другим.
Кино прекрасно помнит, когда тот появился в баре впервые. Прежде всего – по ровному ежику на голове (будто волосы только что постригли машинкой). Он был худощав, но широк в плечах, и с характерным пронзительным взглядом. Скулы выдавались вперед, лоб широкий. На вид немногим больше тридцати. И неизменно в длинном сером плаще – даже в те дни, когда дождь не шел и даже не собирался.
Вначале Кино принял его за якудзу, поэтому слегка напрягся и был настороже. Часы показывали половину восьмого вечера – промозглого, в середине апреля. Других посетителей в баре не было.
Как только мужчина сел на дальний табурет в конце стойки, сразу снял пальто, повесил его на крючок, тихо заказал пиво и раскрыл толстую книгу. По выражению лица было видно, что он сосредоточен на чтении. Минут через тридцать, допив пиво, он приподнял руку, подзывая Кино, и заказал виски. На вопрос, какой предпочитает, ответил, что без разницы.
– Двойную порцию по возможности обычного скотча. Разбавьте в той же пропорции водой и положите немного льда.
«По возможности обычного скотча»? Кино плеснул в бокал «White Label», добавил равную долю воды, расколол пестиком лед и положил два маленьких ровных кусочка. Мужчина отпил глоток, распробовал вкус и прищурился.
– Годится.
Он еще с полчаса читал книгу, затем поднялся, заплатил по счету наличными. Достал и посчитал мелочь, чтобы вышло без сдачи. Когда он ушел, Кино облегченно вздохнул. Но еще какое-то время присутствие этого мужчины ощущалось в воздухе бара. Кино делал за стойкой заготовки блюд и невзначай перевел взгляд в аккурат на то место, где еще недавно сидел мужчина. Ему показалось – кто-то приподнял руку, собираясь сделать заказ.
Мужчина стал часто захаживать в бар Кино – раз, а то и два в неделю. Сначала пил пиво, после заказывал виски («White Label», столько же воды и немного льда). Бывало, повторял, но в основном довольствовался одной порцией. Иногда, пробежав глазами меню дня на черной доске, заказывал легкую закуску.
Он был молчалив. Даже зачастив в бар, помимо заказов, не говорил ни слова. Встречаясь глазами с Кино, слегка кивал. Как бы произнося: «Я запомнил тебя в лицо». Приходил вечером сравнительно рано с книгой под мышкой, клал ее на стойку и читал. Всегда – первые издания в твердых обложках. Книжек карманного формата Кино не видел у него ни разу. Когда уставали (казалось Кино) глаза, переводил взгляд со страницы на барную полку и разглядывал одну за другой бутылки, стоявшие в ближнем ряду. Будто проверял выделку чучел редких животных, привезенных из далеких заморских стран.
