— Ну, с точки зрения биологии… — начал было майор.
Генерал тут же оборвал его:
— С точкой зрения биологии, майор, пусть разбираются сами биологи… Мы здесь собрались не для того, чтобы делать за них их работу! Биологи, называются! — генерал даже зафыркал от возмущения. — Уже дальние планеты сто лет как осваиваем, а лекарства от старости до сих пор половинчатого действия! Сегодня действуют, а через год — два уже ни черта ни действуют, как старел, так и дальше стареешь! Вот о чем им надо думать в первую очередь, а не о том, какая жопа у какой гориллы! Только и знают, что клянчить у правительства гранты и тратить их на всякие жопы! Ученые, называются!
Оседлав любимого конька, старикан явно разгорячился. Свирепо повел клювом — сигарой в сторону лейтенанта, и тот мгновенно, с ловкостью Прометея, поднес ему огонек. Генерал свирепо пыхнул сигарой и закутался в облака войлочного дыма.
— Осмелюсь доложить, господин генерал, может быть, нам пригласить для уточнения самого господина ги… отставить!., э… господина подполковника? — предложил майор.
— А он здесь? — брюзгливо поморщился Севидж.
— Так точно, ждет за дверью.
— Делать ему нечего… На фронтах напряженное положение, а он под дверями торчит… Ладно, пригласите, что ли… — милостиво разрешил генерал — инспектор. — Хотя, лично мне и без того все ясно. Гиббон, горилла, он, она, оно — это уже формальности, знаете ли. Все эти гиббоны, гориллы, приматы — изобретение штатских яйцеголовых, ничего больше, — с военной категоричностью вывел старый хрыч. — Главное, что оно — черножопое, вот на чем я хочу заострить ваше внимание!
— Да, это очень важно… Именно там и надо заострить… — глубокомысленно закивали разом майор и второй лейтенант.
Майор демонстративно нажал на кнопку вызова.
— Господин бригадный генерал, подполковник Блэк прибыл для дачи показаний! — отрапортовало «оно» сквозь приоткрытую дверь. — Разрешите войти?
— Входите, подполковник…
Блэк вошел и замер по стойке «смирно». Форма с иголочки, весь подтянут, прилизан, приглажен, только на гладкой ряшке вместе с уставным слабоумием некий оттенок томной обиды, как дань обстоятельствам.
Здоровенный негр, между прочим, килограммов за сто двадцать, не меньше… Прав, оказывается, генерал, не гиббон, а точно — горилла…
И как мне удалось перекинуть его через четыре стола? Никак не привыкну к своей новой силе… Зато как он летел, порхая конечностями! До сих пор вспомнить приятно…
Видимо, генерал тоже мысленно сопоставил наши габариты:
— Значит, подполковник, вы утверждаете…
— Так точно, сэр!
— Почему же вы не дали ему сдачи? Мне кажется, так сказать, комплекция вам вполне позволяет… Вот, помню, когда я служил в войсках, чего мы только не вытворяли… — припомнил Севидж, собирая морщины на лице в хитровато — бывалую ухмылку.
(Интересно, в каких войсках? Рота быстрого реагирования по доставке туалетной бумаги для высшего командования в моменты приступов недержания? Горячее десантирование из каптерки прямо в санитарную комнату?)
Подполковник откровенно, напоказ, насупился:
— Господин бригадный генерал, сэр! В то время, когда вся наша доблестная армия…
— Да — да, конечно, конечно… — поскучнел генерал — инспектор и спрятался за сигарным дымом.
— А может быть, тут замешана любовь, господин подполковник? Может быть, имели место какие — то отношения, откровенно говоря, личного порядка… — закинул удочку майор. — В таком случае комиссия должна знать…
— Господин майор! В то время, когда вся наша доблестная армия…
— Да, но личные отношения… — попробовал настаивать майор.
— Никакие личные отношения, господин майор, неуместны перед лицом… — парировал полковник с изяществом фехтовальщика.
Его голыми руками не возьмешь — это я еще в баре понял. Гражданин, подкованный на все четыре конечности. Из тех, которые даже во сне землю роют, а ржут исключительно в тон мелодии государственного гимна… Настолько правильный, что даже грозный генерал не хочет с ним связываться, понимал я.
По принципу — не наступи, не вляпаешься? Или — опасается его почему — то?
* * *
Только впоследствии я узнал, что у этого хлыща в Вашингтоне, оказывается, даже не лапа, а огромная волосатая рука типа «Греби все под себя — из — под себя давай есть другим». Поэтому дело о нарушении политкорректности каким — то капитанишкой из эмигрантов, пусть даже с заслугами, но без «поддержки», в любом случае не могло спуститься на тормозах. Антагонизм между «штабными» и «полевыми» существовал всегда, в любой армии мира. В очередной раз показать «этим оборзевшим героям» кто в доме хозяин — дело чести для всей этой адъютантско — приближенной сволочи. Мол, вы там у себя, на передовой, на далеких планетах можете геройствовать сколько влезет, а здесь наша дудка играет первую скрипку!
В общем, из моего дела устроили образцово — показательный процесс. Горилла, гиббон, черножопый, бледная немочь, сволочи — биологи, эмигрантский сброд — все эти определения муссировались, словно на конгрессе филологов, в густых клубах сигарного дыма.
(От души желаю старому маразматику большого и хорошего рака легких в неизлечимой форме!)
«Тройка» разложила меня по всем статьям, азартно и издевательски, покуражившись, как Господь над охромевшей сороконожкой. Выяснилось, что моя принадлежность к белой расе является констатацией факта и, следовательно, не содержит в себе оскорбления. Что болезнь «немочь» является медицинским термином и, опять — таки, не содержит в себе оскорбления. Что определение «эмигрантский сброд» делится, по сути, на понятия — эмигрант (не оскорбление!) и сброд — то есть личный состав, сформированный по случайному принципу (не оскорбление!). Видите ли, господин подполковник, как сотрудник Генштаба, был прекрасно осведомлен о принципах формирования бригады «Бешеных», набираемой преимущественно из эмигрантской среды, и в силу своей осведомленности это констатировал (!). Словом, мне совершенно не из — за чего было выходить из себя и тем более поднимать руку на старшего по званию…
Конечно, не будь у подполковника густоволосатой руки, дело бы наверняка обернулось по — другому, но если бы да кабы — от этого не легче. Не только история, юриспруденция тоже ненавидит сослагательное наклонение.
Как и обещал генерал, дело заострили именно на жопе, цвет которой был признан безусловным оскорблением и умышленным нарушением политкорректности. Мои отчаянные попытки убедить «тройку» в духе казуистической военной юстиции, что я ни в коей мере не виноват в цвете, раз господин подполковник от природы имеет заднюю часть тела упомянутой окраски, то я это всего лишь констатировал, не больше — успеха не возымели. Так же были отвергнуты мои размышления, что сам цвет жопы не может быть оскорблением, наоборот, я лично знаю многих людей, которые предпочитают именно эту часть тела именно такого цвета. Мне самому этот цвет нравится, слово офицера, в гетеросексуальном смысле я тоже предпочитаю именно его. Моя последняя подруга, например, имела афро — американский цвет кожи, а предыдущая — азиатско — американский, так что я уж никак не могу быть расистом…
