С причала мы отправились на пляж, точнее, позволили Изабелле отвести нас туда. Волна была небольшой, ветерок – ласковым и теплым, и мы бродили по песку, изредка заходя в воду, пока солнце не опустилось в океан, на несколько минут позолотив небо и воду. Закат произвел впечатление даже на меня – он был красивее всего, что́ я видел на Бимини, хотя там мне приходилось наблюдать заход солнца чуть не каждый день.
Потом мы вернулись в особняк, и я приготовил ужин – спагетти с консервированными томатами и креветками. Это был очень долгий день, все устали и проголодались, поэтому за столом почти не разговаривали. За кофе – очень хорошим, но все же хуже, чем я пробовал в Валья-Крусес, – Лина неожиданно показала на дверь, которую я как-то пропустил, когда демонстрировал дом.
– А там что?
– Театр.
– Театр?
– Кинотеатр, – поправился я и, поднявшись, пригласил всех в персональный домашний кинотеатр Колина на двенадцать мест. Не знаю, каковы были точные размеры экрана, но он был лишь немногим меньше торцевой стены, а она была отнюдь не маленькой. Обтянутые мягкой кожей кресла представляли собой маленькое чудо техники, так как были снабжены не только подножниками и механизмом для регулировки угла наклона спинки, но и массажным устройством для спины и стоп.
– Выбери для нас что-нибудь по своему вкусу, – попросила Лина, показывая на полки, уставленные DVD-дисками.
– Одну минуточку… – Я быстро нашел нужный диск, вставил в проигрыватель и вышел незадолго до того, как монахини начали хором жаловаться на проблемы с Марией. Пауло, Лина и Изабелла неотрывно смотрели на экран, и я был не прочь к ним присоединиться, но мне необходимо было поговорить с Колином.
* * *
Когда Колин взял трубку, я сообщил ему, что особняк в полном порядке, но Сэла здесь нет и, похоже, не было. Я, впрочем, не исключал, что он еще появится, и сказал, что мы с гостями останемся в особняке до воскресенья.
– Если за это время твой сын не появится, – закончил я, – значит, придется искать его где-то в другом месте.
Колин слегка откашлялся. Я понимал, что моему другу не слишком приятно говорить о Сэле – точнее, неприятно лишний раз вспоминать, каким сам он оказался никудышным отцом. Стремясь переменить тему, Колин предложил устроить гостям катание на квадроциклах. В самом деле, я как-то позабыл, что через дюны проложено немало дорог, тянувшихся на мили вдоль океана – до самого национального парка Корковадо и дальше.
– Им будет интересно, – уверенно сказал Колин. – Это побережье, пожалуй, самое живописное во всей Коста-Рике.
Когда я только начинал работать на Колина, Сэлу едва исполнилось восемь лет. В первое время он воспринимал меня как взрослого дядю, который приезжает и уезжает в отцовских катерах, поэтому было только естественно, что однажды утром (тогда ему было почти девять) Сэл встретил меня на причале возле особняка Колина в Майами.
– А можно мне немного порулить? – спросил мальчуган.
Я вывел из эллинга катер поменьше – это был двадцатичетырехфутовый «Патфайндер», отличавшийся отменной маневренностью, и мы вместе поплыли по каналу, держа курс на Стилтсвилл. Приподнявшись на цыпочки и вытянув шею, чтобы удобнее было смотреть в ветроотбойное стекло, Сэл стоял у консоли управления: одной рукой он держался за штурвал, а другой – за рукоятку газа. Я сидел рядом и внимательно следил за тем, как он справляется. Довольно скоро я убедился, что, в отличие от своего отца, Сэл справляется очень неплохо. Прекрасный глазомер и природная координация движений помогали ему, несмотря на возраст, удерживать катер под полным контролем. К тому же у него были, что называется, «хорошие руки»: поворачивать штурвал ему было еще трудно, но тяжелой работы мальчик не боялся. Проблема была лишь в том, чтобы работа ему нравилась, но тут был именно такой случай.
Довольно скоро прибрежный канал остался далеко позади; мы пересекли открытую воду и оказались среди свайных домов Стилтсвилла. Примерно в миле к северо-западу от нас выделывали замысловатые пируэты кайт-серферы, оседлавшие знаменитую «горбатую» волну, которую можно было найти только здесь, в двух милях от ближайшего берега. Погода в тот день была довольно ветреной, но на небе не было ни облачка, и высокое солнце только грело, но не обжигало.
Сэл, точно зачарованный, смотрел на встающие из воды дома Стилтсвилла, на обросшие водорослями сваи, на кайт-серферов, которые то и дело отрывались от поверхности воды и как будто парили в воздухе, на голубые волны за бортом катера, на резвящихся неподалеку дельфинов, и на его лице проступала улыбка. Я до сих пор ее помню, эту безмятежную, радостную улыбку, помню ребенка, который был увлечен игрой и чувствовал себя счастливым. К сожалению, таких воспоминаний сохранилось у меня совсем немного: после той нашей поездки я больше никогда не видел Сэла таким же беззаботным и счастливым. И играть он перестал, точнее, перестал играть, как играют дети. Его игры стали другими, взрослыми, вот только Сэлу они были совсем не по возрасту.
Размышляя обо всем этом, я так глубоко ушел в свои мысли, что не заметил, как ко мне подошла Лина. Не знаю, как долго она стояла рядом, что́ успела прочесть на моем лице… Наконец я вышел из задумчивости, увидел ее и невольно вздрогнул от неожиданности.
– О чем задумался? – спросила она.
– Так, ни о чем. Любуюсь океаном.
Она покачала головой:
– Тебе никто не говорил, что ты совсем не умеешь врать?
– Спасибо за комплимент. – Я криво усмехнулся: – Но ты ошибаешься, врать я умею виртуозно. Для меня ложь – высокое искусство, в котором я не устаю совершенствоваться.
Лина опустилась на песок рядом со мной.
– Скажи мне одну вещь, Чарли… и постарайся на этот раз не прибегать к… к своему искусству. Что тебе лучше всего запомнилось из твоего детства?
Я ненадолго задумался.
– Когда я был маленьким, то постоянно чувствовал себя грязным, – сказал я. – И самое странное, что я чувствовал эту грязь не снаружи, а внутри себя… Это было как… как сосущее ощущение под ложечкой, как тяжесть в животе, как… Мне как будто приходилось постоянно носить на плечах какой-то груз, который не исчезал ни на минуту. Порой мне казалось, что я родился с этой тяжестью – во всяком случае, я чувствовал ее каждое утро, стоило мне только открыть глаза, и каждый вечер, когда я ложился, она по-прежнему была со мной. Нет, я старался победить это чувство… В детстве я днями напролет катался на доске в надежде, что океанская вода сумет смыть мою грязь. В старшей школе я занялся бегом и тренировался по многу часов, надеясь, что эта тяжесть выйдет из меня вместе с по́том. То же самое было и в колледже… Когда я начал работать, то буквально жил в поездах и в самолетах, потому что мне казалось, если я буду все время двигаться, то сумею в конце концов убежать от нее… или что новые впечатления рано или поздно прогонят это ощущение. Когда ничто не сработало, я уехал на Бимини и купил маленькую хижину, с крыльца которой я мог смотреть, как солнце опускается в океан, засыпáть, слушая непрекращающийся шорох прибоя. Это было здорово, но…
