Ее черные блестящие волосы доставали до плеч. Длинная шинель или защитного цвета плащ, в который она была одета, перетянут ремнем. Ноги женщины были босыми, смуглые руки лежали на ремне. Под свист и одобрительные возгласы, раздавшиеся из толпы, она несколько раз повернулась вокруг своей оси, так что полы плаща разлетелись в стороны, и начала медленно танцевать на бортике из выкрошившегося, позеленевшего мрамора. Двигалась она как профессиональная балетная танцовщица, однако мне показалось, что ее танцу чего-то недостает. Возможно, все дело было в выражении лица женщины. Казалось, она не замечает собравшихся на площади людей, не слышит криков и улюлюканья и танцует не то для себя, не то для кого-то невидимого и далекого.
Мои догадки очень скоро подтвердились. Женщина вдруг расстегнула плащ, сбросила его с плеч и продолжила танцевать.
Под плащом ничего не было.
Толпа завороженно притихла, но я почему-то сразу подумал, что в танце неизвестной женщины нет ничего соблазнительного или манящего. Его даже нельзя было назвать эротичным. Чем дольше я наблюдал за движениями танцовщицы, тем сильнее убеждался в своем первоначальном подозрении, что ее сознание функционирует на каком-то ином, недоступном зрителям уровне. Да, она танцевала, но ее танец был очень странным. Повороты, прыжки, плие, тендю производили впечатление излишне резких и каких-то незавершенных. Возможно, с чисто технической точки зрения женщина двигалась достаточно правильно, однако выбранный ею ритм как будто был на полтакта сдвинут относительно общепринятой нормы, и это незаметно, но существенно искажало общую картину, лишая ее гармонии и красоты. Да и саму танцовщицу тоже нельзя было назвать особенно красивой: на обложку модного журнала она бы никогда не попала, но… но для нее это не имело никакого значения. Ни это и ни что другое.
Постепенно движения танцовщицы замедлялись, становясь откровенно угловатыми и каким-то ломаными. Я сказал – она не была красива, однако все приметы грубой, земной женственности были налицо. Именно ради них, а не ради ее неуклюжего танца, и собралась на площади толпа мужчин. Танец, впрочем, уже подошел к концу; широко разведя руки, женщина прыгнула в бассейн и принялась плавать там, словно безумный тюлень, поднимая брызги и выставляя из воды то ноги, то ягодицы. Толпа отреагировала на ее прыжок еще одним дружным воплем и подалась вперед, чтобы лучше видеть; кто-то даже достал фотоаппарат и начал снимать.
Все это происходило всего в нескольких десятках ярдов от соборной паперти, по которой как раз в это время поднимались десятки и сотни людей, в том числе и детей, собиравшихся на вечернюю пятничную мессу
[36]. Из широко распахнутых дверей собора лились звуки органа, призывающие верующих восславить Господа и Его Пречистую Матерь.
Казалось, танцовщица услышала эти торжественные ноты, хотя на подбадривание толпы она по-прежнему не обращала никакого внимания. Во всяком случае, она перестала выставлять из воды то грудь, то ногу и, подплыв к краю фонтана, снова взобралась на бортик. Выпрямившись во весь рост, обнаженная танцовщица двинулась к дверям собора, не переставая слегка приплясывать и кружиться. И чем ближе она подходила к дверям собора, тем отчетливее было видно, что танцует она даже не под звуки органа, а под какую-то другую, совершенно нечеловеческую музыку, которую не слышит никто, кроме нее.
Добравшись почти до сáмого начала желоба-резервуара, женщина снова прыгнула в фонтан, перекувырнулась в воде и неожиданно сделала стойку на руках, потом еще и еще, заставив толпу одобрительно взреветь. Разбрасывая во все стороны пену и брызги, она почти что на одном месте крутила в воде «колесо», однако я вскоре заметил, что с каждым оборотом женщина медленно, но верно приближается к дверям собора, в которые продолжали широким потоком вливаться верующие. И похоже было, что она намеренно рассчитала время так, чтобы оказаться на пороге храма одновременно с началом вечерней службы.
Вполне естественно, что я задался вопросом: что предпримут священники, когда обнаженная женщина войдет в церковь? Ответа на этот вопрос я не знал, но что-то мне подсказывало, что скоро я сам все увижу, нужно только немножечко подождать.
Тем временем к моему столику снова подошел молодой официант, который принес счет. Танец незнакомки его как будто вовсе не интересовал, и я предположил, что он либо видел его уже несколько раз, либо мамочка строго-настрого запретила ему глядеть на этот срам. Как бы там ни было, парень – в отличие от городской полиции – продолжал спокойно исполнять свои обязанности, обслуживая немногочисленных клиентов.
Когда я расплатился и встал, балерина уже поставила босую ногу на нижнюю ступеньку паперти. Еще несколько неловких шагов, и она, оставляя за собой лужи воды, вплотную подошла к дверям собора, а я снова подумал о том, что, будь на ее месте другая молодая женщина, все происходящее выглядело бы достаточно эротично. Увы, отсутствующее выражение на лице балерины-купальщицы и ее раскоординированные, дерганые движения напрочь перечеркивали любые мысли об эротизме. Сам я, во всяком случае, не испытывал ни возбуждения, ни даже приятного волнения, а только какую-то малопонятную грусть.
Из открытых дверей собора продолжали доноситься органная музыка, слаженное пение хора и речитатив священников, читавших какие-то молитвы. Немного помедлив на пороге, женщина шагнула внутрь, не переставая беспорядочно вскидывать ноги и взмахивать над головой руками. Через несколько секунд она исчезла в полумраке нефа, и зеваки, разочарованные столь скорым окончанием бесплатного шоу, начали понемногу расходиться.
Выйдя из кафе, я пересек улицу и поднялся к огромным – не меньше двадцати футов высотой – деревянным дверям собора. Шагнув в прохладный полумрак, я увидел, что большинство верующих уже выстроились для причастия вдоль центрального прохода. Лишь немногие по-прежнему стояли на коленях или молились либо напротив алтаря, либо на своих скамьях. Потом снова заиграл орган, и на возвышение вышел священник со Святыми Дарами. Прочтя короткую молитву, он протянул их первым причащающимся, среди которых я с удивлением увидел и балерину.
Как раз в тот момент, когда я вошел, она протанцевала по центральному проходу к священнику, который, надо отдать ему должное, смотрел женщине прямо в глаза – и никуда больше.
Прислонившись к колонне, я смотрел, что будет дальше. Мне было очень любопытно, как священник и вся «святая католическая церковь» в его лице выйдет из более чем щекотливого положения. Нет, я вовсе не предвкушал скандала, но то, что́ я увидел, меня даже разочаровало. Прекратив танцевать, женщина остановилась слегка наискосок от священника, преклонила колени и открыла рот. Священник обмакнул хлеб в вино и положил женщине на язык. Поднявшись, танцовщица отошла в сторону и снова преклонила колени, сложив руки перед собой. Именно в этот момент откуда-то слева появились еще два священника с длинной красной накидкой. Подойдя к женщине, которая по-прежнему молилась, закрыв глаза, они закутали ее в ткань и сами встали по бокам. Губы их беззвучно шевелились – похоже, святые отцы тоже читали какие-то молитвы.
