Увидев эту огромную толпу, я отыскал Пауло и, вывернув карманы, отдал ему все деньги, которые были у меня с собой. По местным меркам, несколько тысяч долларов были огромной суммой, и все же я сомневался, что ее хватит, чтобы накормить этих людей. Я не сказал ни слова, но Пауло понял меня совершенно правильно. Он одобрительно похлопал меня по плечу, а потом, к моему огромному удивлению, вернул мне деньги.
– Не надо, – сказал он, качая головой, потом показал рукой на море людских голов: – Никарагуа платить.
И он был прав. Над площадью уже поднимались дымы походных костров, а со стороны кухни доносился запах риса, бобов и пекущихся лепешек. Свиней, которых многие гости приводили с собой, привязав за шею веревкой, тут же закалывали, и целая бригада раскрасневшихся, потных мужчин зажаривала их целиком над раскаленными угольями. Готовые туши они разрезали на части и несли на больших подносах к столам, а в костры подкладывали свежие дрова, когда же они, в свою очередь, превращались в угли, на вертел насаживали свежую свиную тушу. Не меньше десятка женщин из ближайшего барака несколько часов кряду обжаривали и мололи кофейные зерна, чтобы каждый мог попробовать и запомнить знаменитый «манговый кофе» Алехандро Мартинеса. Еще одна большая группа женщин в фартуках и платках безостановочно чистила и шинковала свежие овощи, нарезáла крупными ломтями ковриги хлеба и укладывала их в высокие корзины.
В какой-то момент Лина вынырнула из толпы и, взяв меня за руку, двинулась между палатками, гамаками и кострами, чтобы своими глазами увидеть, как идут приготовления к поминальной трапезе. По пути она не переставая благодарила всех, кто знал ее отца и мать или считал, что его жизнь переменилась к лучшему благодаря семье Мартинесов. Любой другой человек на месте Лины давно свалился бы с ног, но она, казалось, не знала усталости, и я догадывался почему, хотя еще недавно, скажи мне кто-нибудь, в чем дело, я бы ни за что не поверил, что такое возможно. Да, боль от потери, которую пробудила в ней моя находка, сменилась благоговением, которое, в свою очередь, переросло в кристально чистую радость, почти в торжество. И так чувствовала себя не одна Лина. Десятки, сотни, тысячи детей, стариков и матерей с младенцами на руках снова и снова подходили к ней, чтобы обнять или пожать руку, поцеловать и сказать хотя бы несколько теплых слов о ее отце, которому они наконец-то могли отдать последние и вполне заслуженные почести. При этом траур оставался, как и положено, трауром, но благодарность к отцу Лины, которую испытывали все эти люди, была столь велика, что они не могли не радоваться возможности попрощаться с ним в последний раз.
Скажу откровенно, я и представить себе не мог, что столько людей может без всякого принуждения прийти на похороны простого фермера. Что-то похожее, возможно, происходило во время похорон президента Кеннеди, но тогда всей нацией владело глубокое и искреннее горе, к которому примешивалась горечь рухнувших надежд. Здесь же все было иначе: Алехандро Сантьяго Мартинес умер, но я почему-то чувствовал, что надежда, которую он подарил всем этим людям, по-прежнему живет в большинстве сердец.
Из-за большого количества людей и только что поступивших сведений о том, что еще несколько сотен человек прибудет из самого́ Манагуа (до столицы было восемь часов езды на автобусе), похороны пришлось отложить еще на день. Главная и самая серьезная проблема заключалась в недостатке воды. Еды приготовили достаточно, даже туалетов хватало, но чистой воды на плантации попросту не было. Между тем время приближалось к полудню, на площадке перед бараками становилось все жарче, и Лина, повернувшись ко мне, спросила, утирая пот с верхней губы:
– Скажи, сколько воды ты сможешь привезти на своей машине?
– Несколько сотен галлонов, – ответил я. – А что? В чем дело?
– Этого не хватит, – объяснила она. – Я имею в виду на всех. – Покачав головой, Лина сняла платок и вытерла лоб и шею, и ее лицо приняло озабоченное выражение. – Где взять столько воды, чтобы напоить всю эту толпу? – проговорила она. – Ту воду, которую эти люди взяли с собой, они выпили, пока поднимались по тропе. К вечеру все захотят пить, и, если мы ничего не придумаем, им придется возвращаться домой. Или они начнут брать воду из ручья, а ты сам знаешь, ее можно пить только после длительного кипячения. Многие из тех, кто попробует эту воду, могут серьезно заболеть, а я этого не хочу.
Я повернулся к Пауло и к Сэлу, который бо́льшую часть утра просидел в тени под деревом и только сейчас нашел в себе силы, чтобы подняться и помочь разносить лепешки.
– Насколько хорошо вы оба себя чувствуете? – спросил я.
– Hermano?.. – Пауло посмотрел на меня вопросительно, а Сэл кивнул:
– Все нормально, дядя Чарли. Только руки немного трясутся от слабости, но… я сделаю все, что ты скажешь.
Повернувшись, я быстро зашагал к колодцу, взмахом руки пригласив обоих следовать за собой.
– У меня есть одна идея. Если она не сработает, будем возить воду на внедорожнике, но я хотел бы сначала попробовать… – Я повернулся к Пауло: – Мне нужен стальной штырь длиной фута два-три, который я мог бы забивать в землю. Короткий ломик, кусок арматуры, клин – что-нибудь в этом роде.
Пауло выслушал меня с напряженным вниманием, потом поднял вверх палец и быстро пошел по направлению к ремонтной мастерской, а я добрался до колодца и стал надевать «упряжь» и застегивать ремни.
Лина, похоже, догадалась, что́ я задумал, и, хотя она ничего не сказала, на ее лице было написано сомнение.
Вскоре вернулся Пауло, который притащил довольно толстый пятифутовый лом. На одном конце он был заострен, а на другом расплющен ударами молота, так что его верхушка напоминала шляпку гриба. Чтобы вбивать его в грунт, понадобилась бы довольно увесистая кувалда на очень короткой ручке, иначе мне было не развернуться, но оказалось, что Пауло об этом подумал. Улыбаясь, он протянул мне молот с рукояткой не больше фута длиной – на ней едва умещалась моя ладонь, зато головка весила фунтов двадцать.
Оба инструмента я привязал к своей «упряжи» длинным ремнем, чтобы при спуске они болтались подо мной. Уже сидя на бортике, я предупредил Пауло и Сэла (Лина внимательно слушала):
– Когда я дам сигнал, сделайте одолжение, вытаскивайте меня как можно скорее. В противном случае вы будете иметь в колодце еще один труп.
Выслушав эти слова, Пауло серьезно кивнул, снял рубаху и, поплевав на ладони, перекинул веревку через колесо блока, потом дважды захлестнул за ствол дерева, на котором от наших регулярных упражнений появилась довольно глубокая борозда, и наконец прижал веревку к бедру. Я в последний раз проверил работу шахтерской лампы и наконец оттолкнулся от бортика. На мгновение я повис над бездной, но Пауло сразу начал травить веревку, и я отправился в последнее, как я надеялся, путешествие на дно.
Световое пятно наверху быстро уменьшалось, темнота охватывала меня со всех сторон, словно плотное одеяло. Машинально упираясь ногами в стену, чтобы не крутиться на веревке, я снова вспоминал свою пустую, бессодержательную жизнь и размышлял над тем, как мало в ней было пользы и смысла.
