Гольцов скомкал газету и запулил ее в угол.
– С дуба рухнула, что ли?! – совсем не по-светски выпалил он. – С какой это хреновни ты в ящик должна сыграть, Тань? Болит у тебя что-то?
Он пригляделся к ней. Да нет, она по-прежнему выглядит. Привычно, по-домашнему. Как его верная старая жена.
– Болит, Васенька, очень болит, – кивнула она, и вдруг слезы покатились по ее щекам. – Вся душа моя нарывает от твоего паскудства, дружок! Я-то ладно, я старая. Детей жалко! Газеты читают, журналы листают, а там – ты, с этой курвой с сиськами голыми, во всю страницу! Они мне вопросы задают, а мне и ответить им нечего! Стыдно!!! До смерти стыдно! Лучше помереть, честное слово.
Он просто побелел, услышав все это. Наговорил ей кучу гадостей, смахнул какую-то посудину со стола, пригрозил в монастырь загнать и ее, и отпрысков, и уехал к Маринке. Кутили они с ней три дня, не вылезали из койки – столько же. Потом ему вдруг до смерти захотелось малосольных огурцов, которые Танюшка делала ему круглый год, и он домой поехал. А она – она какой-то другой стала. Похорошевшая, принарядившаяся, с прической, глаза подкрасила – в театр собралась с детьми.
– А огурцы? – мутно взглянул на нее Гольцов.
– Ты знаешь в своем доме все, где что лежит, ты в курсе, – улыбнулась она ему и в лоб поцеловала, успев шепнуть перед тем, как уйти: – Все, кроме меня, Васенька! Прокляну ведь! Или уйду от тебя. Детей заберу и уеду к тетке.
– В нищету? – не поверил он. – Голыми задами трясти?
– А хоть бы и так, – пожала она плечами, укутанными в норковый палантин. – Что тут в горе жить, что там… Там мы хоть паскудства твоего не увидим, ни я, ни дети. А с гадиной этой ты еще горя хлебнешь, поверь…
Гольцов со вздохом провел по лицу пятерней.
Напророчила Танюшка! Или прокляла его? Маринку вон ухандокал кто-то прямо белым днем, а ему теперь какие-то хрены на граблях названивают! И хорошо еще, что пока только они, а может ведь и кто-то посерьезнее позвонить. Сразу все грехи его молодости вспомнят. Сразу замурыжат его.
Ох, Маринка, Маринка… Упустил, распустил! После тех Танюшкиных слов он пыл-то поубавил и встречи на людях прекратил. Виделись они теперь лишь на квартире, которую он, к слову, выкупать теперь тоже не спешил. Доходили до него слухи, что мотает подолом Маринка-то. Направо и налево будто бы мотает.
Ну, он ее не осудил бы, если что. Понять такое он мог. Молодая, здоровая баба, чего ей сидеть одной и ждать, пока он соизволит ее покрыть? А он-то все реже и реже этим занимается теперь, все чаще компенсируя это деньгами.
А ведь и правда: чем реже он с ней теперь встречается, тем больше задаривает… Он боялся, что замену она ему найдет, и тогда уж он ее никогда не обнимет. А она нравилась ему, сильно нравилась! Шкодливая была, сучка, игры любила опасные. У него аж дух захватывало и сердце останавливалось от ее любовных опасных игрищ.
– Доигралась, – с горечью выдохнул Гольцов и потянулся к телефонной книжке.
Надо звонить. Как ни воротило его – кланяться уж больно не хотелось, он-то думал, что уже разогнул спину перед этим человеком, – ан нет, придется.
– Алло! Я! – пробасил Гольцов. – Помощь нужна.
– Что это вдруг? – удивился его собеседник. – Давненько ты обо мне не вспоминал. В какую лужу вляпался, Вася? Небось бабы? Они, проклятые? Угадал?
– Слыхал, что ли, уже?
– Да так… Земля-то, она ведь кругленькая. По ней слухи легко бегут, по шарику-то.
– Если слыхал, должен понимать, что я в этом никак не замешан.
– Не дурак, понимаю! Помню я твои методы! – меленько, дробненько захихикал его собеседник. – И не я один, к слову сказать, помню.
– Ну вот, если помнишь, должен понимать, что я тут ни при чем.
– А что, наехали на тебя? – удивленно воскликнул собеседник.
– Пока нет, но мало ли… – Гольцов пожевал толстыми губами, покосился на чернильницу, валявшуюся под дверью. – Ты там нажми куда надо-то, лады?
– С целью?
– Чтобы имя мое не трепали и чтоб ни один мент и носу в мой дом не вздумал сунуть! Идет?
– Это запросто, дорогой. Это запросто. Только вот стоить это тебе будет…
Гольцов закончил разговор, положил трубку и выдохнул с облегчением.
Слава богу! Слава богу, все утряслось. Деньги – фигня, не вопрос! – он заплатит. За покой свой, за покой своей семьи, за уважение детей. Главное, не вляпаться бы снова.
– Пора завязывать, Вася, с телками, пора, – просипел он, поднимаясь из кресла и выбираясь из-за стола. – Ушло твое время.
– Василий Степанович, – в крохотную щель между дверью и притолокой втиснулся сначала ботинок, потом колено водителя, а затем уж – в профиль показалась и физиономия. – Татьяна Николаевна уже три раза звонила. Мы домой едем?
– Домой-то?.. – Он опять со вздохом покосился на бесполезную чернильницу. – Только домой, Виталян, и поедем. Больше – никуда отныне! Ни-ни…
Глава 12
Строением номер восемь заканчивался маленький тупичок Суворовского переулка. Всего Белов насчитал двенадцать домов, по шесть с каждой стороны, но вот по какому принципу они нумеровались, он так и не понял. Переулочек был тихим, вычищенным от снега до самой тротуарной плитки, засаженный туями и крохотными елями; их ветви украшали праздничные гирлянды. Он осторожно проехал до восьмого дома из красного кирпича, приткнул свою машину подальше от входа. Выбрался на воздух, одернул пуховик. Поправил папку под мышкой – втиснул ее под руку в целях конспирации – и направился к входной двери.
Охраны нет, ура!
Просторное нарядное парадное, цветы в пластиковых кадках, слева – лифт, справа – две двери, стеллаж за стеклом с какими-то вымпелами и наградами, но ни намека на охрану. Видимо, обитавшие в переулке господа решили, что ни одному хулигану или террористу не придет в голову лезть в центре города в административное здание со взрывными устройствами.
Белов вошел в лифт, ткнул пальцем в кнопку под номером два. Доехал без лязга и тряски за десять секунд. Вышел – и попал прямо в студию. Народу – никого. Правда, где-то вдалеке кто-то негромко разговаривал. Вокруг – щиты, штативы, переноски, колыхавшиеся от легкого сквозняка прозрачные занавеси. Какие-то диковинные установки, напоминавшие пушки из семнадцатого века. Белов осторожно пробирался сквозь весь этот реквизит, ориентируясь на голос, боясь задеть своими нелепыми толстыми рукавами за какой-нибудь хрупкий, сверкающий хромом предмет или наступить на кабель, а их тут под ногами переплелось великое множество.
– Здрассьте, – поздоровался он негромко, обратившись к мужской широкой спине, обтянутой несвежей бледно-розовой футболкой. – День добрый. Разговор имеется…
Обладатель спины говорил по телефону. Поэтому-то Веня и не слышал голос его собеседника. Все время один голос звучал: негромкий, недовольный и немного напоминавший женский.
