Маленькая, низкая победа иногда превыше всех достойных поражений…
Именно это, забытое, она прочла сейчас в его глазах. И что-то подсказало ей, что главный удар по ее силе духа им еще предстоит нанести. Что все еще впереди и ей нужно быть сильной, чтобы выдержать его. Нужно…
– Тут я слышал, что тебя кошмары по ночам замучили? – вкрадчиво поинтересовался «дядя Гена» и отечески дотронулся до ее головы. – Бедная маленькая девочка. Совсем одна в этом мире… Как сейчас?
– Не снятся. – Эмма старалась говорить спокойно, хотя удавалось с большим трудом. – Все нормально сейчас.
– Что тебе там гадалки-то нашебуршили по этому поводу? – не унимался между тем хозяин дома, продолжая поглаживать ее волосы. – Про родную кровь что-то. Шрамы там у тебя в области сердца…
И тут он, старый потаскун, вдруг ухватил ее за левую грудь. Эмма ахнула. Краем глаза почувствовала, как очнулся от сомнамбулической прострации Данила и сделал какое-то движение.
– Здесь? – Глаза «дядя Гены» загорелись недобрым огнем. Руки он не убрал, хотя она старалась отодвинуться, а принялся поглаживать эту самую область сердца. Напористо так поглаживать, скорее ласкать даже, а не поглаживать.
– Три шрама в сердце… Н-да… Это судьбоносный сон, милая. Судьбоносный. Отец, мать, и еще…
– Кто? – Эмма перехватила его жилистое запястье и, преодолевая сопротивление, уложила его руку ему на колено. – Кто еще? Вы что-то знаете. Именно за этим я здесь. Вовсе не для того, чтобы обсуждать с вами мое возможное грядущее материнство. Не для того, чтобы вы меня тут при живом муже щупали. Да, да, не надо делать таких глаз, он все еще числится моим мужем… на бумаге. И не для того, чтобы возмутиться по поводу той слежки, что вы негласно установили за мной. Зачем, кстати?! Зачем?!
– Так надо, – пояснил он туманно, неприятно улыбнувшись.
– Кому?
– Мне! – Улыбка стала еще более неприятной.
– Хорошо, пусть так. Но я хотела бы знать… – Она на минуту замолчала, собираясь с мыслями. Ей нелегко было начать разговор об этом. Нелегко еще и от близкого присутствия Данилы, чувства которого она вдруг перестала понимать. – У отца был сын? Я ничего и никогда не слышала об этом. То ли там был первый брак. То ли это внебрачный ребенок, но что-то такое было. Я совершенно случайно узнала о возможном существовании этого родственника. И…
«Дядя Гена» омерзительно захихикал. Затрясся всем телом, отчего оттоманка под ним заходила ходуном, и, не открывая рта, захихикал.
– А ты ничего не знала? Бедная, бедная ты наша дурочка. – Отвеселившись, он вытер проступившие слезы, и его рука снова потянулась к ней, словно не мог он спокойно сидеть в такой непосредственной близости от нее. – Был сын. Конечно, был. Братом тебе родным приходился.
– По отцу, – внесла Эмма небольшое уточнение и отодвинулась-таки на самый край, подальше от похотливого старика. – Почему приходился? Наверное, и до сих пор приходится.
– Нет! – «Дядя Гена» выпалил это с такой безудержной радостью, с такой неприятной миной на лице, что желание расцарапать его лощеную физиономию могло возникнуть у кого угодно. – Не приходится!
– Почему?
– Потому! – дурашливо передразнил он ее. – Сон-то в руку! Сон-то, Эмка, в руку! Вишь, какая ты прорицательница у нас! Нетути братана твоего! Убили его. С полгода как укокошили. Не здесь, конечно же. Я бы не допустил. На дальнем холодном Севере и убили. Там, куда он от нас смотался благополучно пять лет назад и где обрел теперича вечный покой.
Он над ней глумился! Он измывался над ней с садистским удовольствием, видя, как бледность заливает ей щеки. Как немеют ее пальцы, сцепленные на коленях. Отчего-то это ему доставляло дикое восторженное наслаждение – видеть, как она растоптана.
Эмма подозревала, что подобные чувства бушуют сейчас и в душе ее экс-супруга. Чего уж тут, конечно же экс-супруга. Какая она к черту ему жена, коли он такие вещи позволяет с ней вытворять в своем присутствии. Продался, мерзавец, за тридцать сребреников, продался. Дерьмо!
– Что?! – «Дядя Гена» оторопело посмотрел на нее.
Оказывается, последнее слово она произнесла уже вслух, не выдержав его сумасшедшей радости.
– Что ты сказала?! – Его правое веко вдруг начало подрагивать.
– Я сказала – дерьмо!
– Хм-мм… – промычал он задумчиво и насупился. – И как это понимать?
– А как хотите, так и понимайте. – Эмма встала, моля бога, чтобы ноги ее держали и чтобы она не ухнулась лицом вниз на радость этим мерзавцам. – Я ухожу.
И она пошла к двери. На пути ее следования, которое показалось ей длиной в жизнь, стоял Данила. Тот же разворот плеч. Те же руки, надежно спрятанные под мышки. Тот же взгляд…
Нет, пожалуй, не тот. Эмма даже притормозила на миг, сильно удивившись. Что-то с ним было не то. Всего на секунду исчезла муть из его глаз, даже на какую-то долю секунды, но она увидела это. Она заметила это! Точно заметила! А заметив, поняла, что он все еще принадлежит ей! Не этому холеному выживающему из ума старцу. Не его избалованной, изнеженной дочери. Не этому роскошному дому с его полуголой взбалмошной хозяйкой, в полдень разгуливающей на людях в неглиже. Он по-прежнему принадлежал ей, и только ей одной! И удивительно, но именно это мимолетное, украденное прозрение и придало ей силы.
Обойдя Данилу стороной, она дошла до двери. Открыла ее и, оглянувшись на мужчин, сладко прожурчала:
– Пока-пока, еще увидимся…
Глава 17
Третий день тошнота. Что же это? Неужели на самом деле за грехи ее тяжкие господь обратил ее ложь в явь?
Эмма с силой затолкала в себя сваренное вкрутую яйцо и быстрыми мелкими глотками начала запивать его крепким горячим чаем.
Господи, может, у нее рак?! Может, организм, не выдержав такого натиска, перестал сопротивляться и отдал себя на растерзание этим хищным клеткам?! И они сейчас множатся там, пухнут, сжирают ее изнутри…
– О, боже мой, нет! – Зажав рот пятерней, Эмма бросилась в туалет, и все повторилось. Весь ее завтрак выскочил наружу, как и позавчерашний обед и вчерашний ужин. – Я больше не могу.
Все внутри вибрировало и сжималось в тугой комок. Слезы застилали глаза. В голове гулко шумело и отдавалось эхом куда-то в шейный позвонок. Наверное, поэтому, выбравшись из туалета, она просмотрела момент водворения экс-супруга на их территорию. И не споткнись она о большую вещевую сумку в гостиной, куда она еле вползла, чтобы упасть на диван, то вряд ли бы обнаружила следы его возвращения домой.
Сумка, огромная черная сумка, стояла посреди гостиной с распахнутой молнией и оттуда горой дыбились вещи Данилы. Что-то кожаное – штаны или его многочисленные жилетки, джинса, трусы, майки. Все было свалено в кучу и наспех засунуто в недра сумки. Словно он собирался второпях, подгоняемый чем-то или кем-то.
