Другая пациентка, совсем молодая, вдруг стала испытывать панические атаки каждый раз, когда спускалась в метро. Невозможно дышать, тахикардия, холодный пот – и страх, неодолимый страх смерти… Для нее это было просто катастрофой, потому что она жила и работала на противоположных концах города, машину водить не умела и без метро обойтись не могла никак.
После одного приема, во время которого у нее было два таких пациента, Марина даже маме об этом рассказала.
– Это арзамасский ужас, – сказала та.
– Почему арзамасский? – не поняла Марина.
– Толстой его пережил, когда закончил «Войну и мир». Сильнейшее напряжение всех сил – и вот такой ответ психики. Ровно то, что ты рассказываешь: невыносимый страх смерти, то есть просто понимание, что она неотвратима, что она придет, и зачем тогда всё. С ним это случилось ночью в гостинице, когда он приехал в Арзамас покупать землю. Потому и арзамасский ужас. Раньше надо было гением быть, чтобы пережить потрясение такой силы, – усмехнулась мама. – А теперь это на обычных людей приходится. Удивляюсь, как они выдерживают.
«Они и не выдерживают», – подумала тогда Марина.
Когда она училась в медицинском, им о панических атаках рассказывали лишь вскользь, потому что это было большой редкостью. А в последние годы число людей, которые испытывали их без всяких видимых причин, возрастало буквально от месяца к месяцу, они не знали, к кому обращаться, шли к терапевтам…
В общем, лекция была, конечно, очень нужна, и хорошо, что их клинический фармаколог пригласил профессора.
Уже выходя из поликлиники после лекции, Марина увидела Аленку Солнечкину, идущую ей навстречу через двор.
– Вострецов твой неделю уже не пьет, – сообщила Аленка. – Ходит бледный, целыми днями что-то чинит, то в доме, то во дворе. Я его попросила нам забор поправить – сегодня утром все сделал, ни рубля не взял. Вообще, я считаю, – добавила она, – если человек завязал, надо его поддержать. Нет?
Аленка смотрела так, словно должна была получить ответ.
– Понятия не имею, – сказала Марина. – Мне это неинтересно. И больше ты мне, Ален, о его анамнезе не сообщай, ладно?
– Ладно… – протянула Аленка. По ее поджатым губам можно было догадаться, что такая реакция не вызывает у нее одобрения. Но вслух она свое мнение высказывать не стала, а лишь поинтересовалась, кивнув на Маринину сумку: – Уезжаешь?
– В Махру, на выходные, – ответила Марина.
Всю дорогу она старалась выбросить мысли о Толе из головы, и всю дорогу ей это не удавалось. Ни разноцветные деревья за окном электрички, ни малолюдный осенний Александровский вокзал – ничто не помогало тому, чтобы ушло из ее сознания это пульсирующее пятно.
И только когда автобус миновал поселок Карабаново – он находился ровно посередине между Александровом и Махрой – и развернулось до горизонта совершенно пустое шоссе, только тогда почувствовала она у себя в сердце тот веселый холодок, который всегда делал ее счастливой. Да, теперь это не то счастье, что было раньше, но все-таки напоминание о нем. Не в безнадежной дали осталось ее детство, ее юность и способность радоваться, значит.
Марина попросила водителя остановиться у дощатых известинских ворот. Открывая их, она не удержалась от улыбки – вспомнила, как в прошлый свой, давний уже приезд встретила в Александрове Витьку Фролова, бывшего деревенского пацана, друга своего здешнего детства, и, подвозя ее до Известий, он сказал:
– Эх, Маринка, сколько ж алкоголя я по этой дороге для наших костров на велике перевез!
Не сказать чтобы так уж много они пили у ночных своих дачных костров, но элегичный Витькин тон рассмешил ее и воспоминания вызвал только радостные.
Потому она с Толей и влипла, собственно. Не было у нее опыта, позволяющего распознать его болезнь раньше, чем она проявится в клинической форме.
Мелькнула эта мысль в голове и исчезла. И все мысли о Толе исчезли – разлетелись между бело-золотыми березами аллеи, по которой шла она через парк к пятой даче.
Старушки-соседки, с которыми мама обожала пить кофе со сливками, уже перебрались в Москву – на их дверях висели замки. Старушки навешивали эти огромные замки каждый год, хотя за все время известинской жизни никто не предпринял попытки проникнуть в их комнаты.
На двери Ивлевых замка не было: мама не считала, что это может уберечь от зимних воришек. Да и что здесь воровать? Ее дачная жизнь всегда была изысканно проста.
Войдя в комнату, Марина открыла окна. После вчерашнего дождя снова установилось тепло, парк был насквозь просвечен солнцем, и казалось, что весь он состоит из трепещущих листьев. Золотая осень, классическая.
Выйдя на веранду с противоположной стороны дома, она увидела у крыльца маслята. Всегда они исправно вырастали на этом месте прямо к завтраку, с трех лет Марина собирала их каждое утро в корзинку. Какими же важными вещами наполнило ее детство! На всю будущую жизнь. А тогда казалось, все это само собой разумеется.
Она выложила на сковороду и поставила разогреваться котлеты, привезенные в коробочке. Прозрачные пластмассовые коробочки с котлетами, салатами и десертами были куплены в кафе рядом с домом, их должно было хватить на три дня. Впрочем, это в Москве так казалось, аппетита-то совсем не было. Но стоило Марине попасть в махринские пределы, как есть захотелось просто зверски. Загадочное место!..
Она съела котлеты, потом салат, потом десерт. Такими темпами еды ей, конечно, не хватит, придется и правда грибы для пропитания собирать, как таежной отшельнице какой-нибудь. С голоду она здесь не умрет, особенно если в этом году и правда на белые урожай.
От такой своей рассудительной мысли Марина засмеялась. Прямо в голос засмеялась и спустилась с крыльца, и немедленно собрала маслята, и тут же их почистила и поджарила, потому что котлетами не наелась.
Все это она проделала уже при последних закатных лучах, а маслята ела и вовсе в темноте, сидя на ступеньках крыльца.
– А я смотрю, кто это у Ивлевых по даче гуляет? – услышала она.
К крыльцу подошел Дугин. Он работал в Известиях завхозом и сторожем, но сам себя называл комендантом; считал, что это звучит солиднее. Сколько Марина помнила себя, столько и Дугина, и сетования взрослых на его вороватость, прижимистость и коварство. Но при этих всем известных и не слишком приятных качествах Дугин умел делать две важные вещи: с помощью своих сомнительных связей обеспечивать обитателям Известий безопасность и поддерживать известинское хозйство в том состоянии, в котором оно пребывало всегда, – обветшания без необратимых катастроф.
Именно так оценивал дугинскую деятельность папа, добавляя при этом, что если бы известинский завхоз избирался президентом страны, за него проголосовало бы большинство населения.
– Когда-нибудь все здесь грохнется, конечно, – говорил папа об Известиях. – Но молодые от случая к случаю только приезжают, так что им все равно, а старушки надеются не дожить.
