Анна оглянулась – Виталика не было видно – и поскорее пошла к жилому корпусу. В келье она открыла свою коробку, вытащила из-под вещей конверт, в котором лежали деньги, не колеблясь, взяла несколько купюр.
Путь у ворот ей перегородил привратник, специально вышел из своей каморки, не поленился. С некоторых пор привратники у них стали часто меняться. Игуменья не держала одного и того же сторожа больше месяца, видимо, чтобы не заводили дружбы и знакомств. Прошлый редко выходил из каморки, а новый был придирчивый, любопытный, даже непонятно, как им с Ольгой удалось вынестись одна за другой, – отлучался, видимо.
– Куда? – грубовато спросил он.
Анна открыла рот, чтобы сказать что-то в его же духе. Может, он просто хотел поинтересоваться, а получилось, что спрашивает настойчиво и ждет ответа. Она может и не отвечать. Здесь не тюрьма. Но что-то подсказало ей, что связываться с ним сейчас не нужно. Анна, не поднимая на него глаз, незаметно пряча Ольгин паспорт в узковатый рукав подрясника, смиренно произнесла не своим голосом, как ответила бы наверняка Катя, сестра Катерина, невнятно, распевно:
– Матушка велела… Надо… Послала меня матушка…
– А… А чё ж они-то мне…
– Да как же! Заказать позолоту нужно… Вот… – Анна показала ему деньги. – Не успеем к празднику…
Охранник покряхтел, потоптался, почесал голову да и отошел.
Конечно, он же сам не знает ни языка местного, ни законов. Нарушит случайно – еще и прогонят, не заплатят, кто их знает, и управы не найти. Пришел на шару, уйдет ни с чем.
Анна быстро, не оглядываясь, завернула за угол высокой ограды монастыря. Ее поразил красивейший вид, который сейчас открывался на озеро. Длинные старые мостки, так живописно обрамленные водной растительностью, невысокий берег, весь заросший белыми и ярко-малиновыми цветами, ровная гладь озера, несколько легких белоснежных облачков на чистом небе. И самолет, за которым оставался внятный след. «Люди летят в далекие страны…» – обычная присказка Антона, на которую они весело и привычно отвечали ему с Никой и маленьким Артемом: «А мы сядем и поедем в…» И дальше прибавляли любой город – Тверь, Вологда, Калуга, Псков… И правда ехали – на день, на два, на неделю. Ника вспоминала какой-нибудь диковинный город – Саров, или Гусь Хрустальный, или Кинешму… Артем же, понятное дело, показывал, как именно они поедут на поезде – показывал и машиниста, и сам поезд, и себя на верхней полке, и кондуктора, и как проносятся мимо города и веси…
Анна отмахнулась от воспоминаний, как от мошкары. Тем более что Оля, сидевшая под деревом, как большая тряпичная кукла – раскинув руки и ноги, неловко, но быстро вскочила и, запинаясь нога об ногу, побежала к ней.
– Ну, что? – Девушка с надеждой заглядывала Анне в глаза. – Отдала? Нет?
– Да, вот держи свой паспорт. И еще… – Анна протянула Оле деньги.
– Что это? Зачем? Нет, я…
– Оля, послушай. Ты вообще знаешь, куда ехать? Ты знаешь, как ехать домой, как добраться до того монастыря, где твой… товарищ…
– Дионисий…
– Хорошо, Дионисий… Как, куда ехать, знаешь?
Оля смотрела на Анну большими беспомощными глазами.
– Я… Нет…
Анна на мгновение усомнилась – а правильно ли она делает? Ведь Оля на самом деле совершенно неприспособлена к жизни, больше, чем кто-либо из монахинь, даже попавших в монастырь в молодости. Имеет ли она право сейчас помогать ей?
– Послушай. А куда ты тогда бежишь? – Анна решила, что мямлить и рассусоливать сейчас с Олей не стоит. Никто не будет с ней мямлить, когда она вот такая, как случайно выросший за ночь в два раза ребенок, пойдет в мир. Отберут у нее деньги и паспорт, да и надругаются, и все. – Куда ты бежишь? Ты или соберись, или возвращайся. Скоро обед.
– Обед? – Оля сглотнула.
– Да, обед. Ну, что? Пошли обратно?
– Нет, нет… – Оля начала плакать. – Я к нему пойду, поеду к нему… Он такой…
Понятно. Девушке нужно, наверно, пройти этот путь. Но ведь она может во время этого пути погибнуть. Не морально, а по-настоящему. И Анна сейчас ее туда толкает.
– Так, знаешь ли, вот что… – Анна забрала из рук Ольги паспорт и деньги. Та и не сопротивлялась, только стала еще больше плакать. – Рассказывай, куда ты сейчас идешь.
– Я? Я – к нему…
– Ясно. Вот послушай меня. Я взяла у игуменьи паспорт. Она отпустила тебя.
– Ругалась на меня?
Анна пожала плечами.
– А какая тебе разница? Ты, что, возвращаться думаешь? Нет, не ругалась. Отпустила с Богом и даже сказала, что если надумаешь, можешь вернуться.
– Да? – неожиданно обрадовалась Оля.
– Да. Но ты ведь другого хочешь?
– Я… Я хочу, да… – Оля стала растерянно оглядываться. – Я… Где остановка? Мне бы на остановку… Отдай мне мой паспорт.
– Послушай, Оля. Давай-ка мы сделаем так. Я поеду с тобой, довезу тебя до дома, мы посмотрим, что там у тебя из хозяйства осталось, что можно поправить. А там ты уже решишь, ехать ли тебе к Дионисию, спишешься с ним…
– Нет, нет… – стала плакать Оля. – У него же постриг… Если он примет постриг, то все…
– А то он его не примет, если ты приедешь…
– Нет, нет, нет…
Анна видела, что отпускать Олю в таком состоянии совершенно невозможно. Она никуда вообще не дойдет и не доедет.
– Что тебя так разобрало-то? – в сердцах сказала Анна. – Ну-ка, давай иди умойся в озере, и обратно пойдем.
– Обратно? Нет! Нет! – Оля с силой вытерла большой рукой лицо и пустилась бежать.
– Оля! Стой! Да ты что! Подожди! – Анна бросилась за ней.
Оля бежала огромными шагами, тяжело, но очень прытко. Анна с большим трудом догнала ее.
– Вот, возьми паспорт и… – Анна поколебалась. – И решай сама, что делать. Голову свою собери и услышь меня. Хватит уже играть в бирюльки. У тебя одна жизнь. Куда ты несешься? Что это за игры? Я сказала – я испрошу разрешения и поеду с тобой, помогу тебе хоть чем-то.
Оля, тяжело дыша, вся мокрая, красная и от слез, и от бега, слушала Анну.
– Ты вообще слышишь меня? Или ты правда нуждаешься в опеке? На самом деле ничего не соображаешь?
– Соображаю, – буркнула Оля.
– Тогда вот что. Пошли-ка вместе. Скажешь матушке, что ты уезжаешь…
– Испрошу благословения?
Анна прищурилась.
– Если ты остаешься послушницей, – испроси. Если ты уходишь в мир, то уходи по своей воле.
– По Божьей… – прошептала Оля.
– Назови это как хочешь. Но у мать Елены тогда ничего не спрашивай. Если ты уходишь – ты ей равная. И просить ничего не должна. А если ты, Оля, не понимаешь этих слов…
