– Я Богу помолился. – Виталик сел прямо на землю рядом с Анной, но на безопасном расстоянии и стал рассуждать как бы сам с собой. – Все рассказал ему, он меня за все простил.
– За что? – машинально спросила Анна, тут же кляня себя – ну что ей дался этот мальчик? Сидит и сидит, разговаривает сам с собой, и пусть. Он как будто исполняет за нее послушание. Ей велели опекать его, она не может, так он сам к ней лезет. Как странно все. Как будто действуют еще какие-то законы, невидимые, непонятные, ты не можешь им сопротивляться, законы нечеловеческие… А какие? Божьи? Это не та степень веры, к которой готова Анна. Нет, далеко не та.
– За жабу… За вино… И вот… – Виталик достал из кармана смятую пятидесятирублевую купюру и, покопавшись, серебряную сережку.
– Где ты деньги взял?
– Стырил. – Виталик улыбнулся изумительной улыбкой. Передние зубы у него были еще молочные. И такие выразительные голубые глаза. Тем более что сейчас он не врал.
– А сережку где взял? Тоже стырил?
– Не-е…
– А где тогда?
Виталик подумал.
– Выменял!
– На что ты мог выменять? На дохлую лягушку?
Виталик захохотал и стал повторять это, как отличную шутку: «На дохлую! На дохлую!»
Анна увидела, что сестра Таисия вышла, спокойная, как всегда, из служебного корпуса. Она тут же отмахнулась от Виталика и поспешила той навстречу. Виталик неожиданно догнал ее.
– Ты куда?
– Отстань от меня, сиди там, где сидел, – сквозь зубы проговорила Анна.
– Ты придешь?
Анна покосилась на мальчика. Он чувствует что-то другое, сквозь ее злые слова, неприязнь. Цепляется за это и таскается за ней. Ищет ее, заговаривает… Некогда сейчас об этом думать!
– Сестра Таисия! – негромко окликнула Анна, видя, что та почему-то свернула в сторону от дорожки. В руках у нее ничего не было.
Сестра Таисия взглянула на Анну, покачала отрицательно головой и ушла в сторону главного храма.
Ничего себе. Не вышло? Ну что ж, Анна отпихнула Виталика, который крутился у нее под ногами, так, что он упал, и поспешила в служебный корпус. Через несколько шагов она все-таки обернулась. Он нарочно упал? Он, такой ловкий, привыкший уворачиваться от тумаков матери и ее собутыльников, упал сейчас, когда Анна просто… просто оттолкнула его?
Виталик держался за бок и смотрел на нее глазами, полными слез.
– Что с тобой? – Анне пришлось подойти к нему. Секунду поколебавшись, она присела рядом с мальчиком. – Что там у тебя в боку? Ты что, издеваешься надо мной? – Она мельком оглядела землю, куда тот упал. Нет там ничего такого, обо что можно было сильно удариться или пораниться.
– У меня здесь вот… – Виталик поднял рубашку, на которой начало уже высыхать красное пятно от вина, и показал шрам, еще плохо зажитый.
– Что это? Откуда? – Анна невольно смотрела на худенький бок, исцарапанный, с кривым шрамом, красным с одного бока.
– Зашивали… Меня дядя Валера случайно задел шампуром…
– Раньше был дядя Гена… – проговорила Анна.
– Да-а… – закивал Виталик, потом замотал головой: – Не-е! Раньше был дядя Костя, потом еще дядя Витя, потом папа Юра, потом… сейчас…
– Все? Прошла боль? – поинтересовалась Анна, чувствуя что-то очень неприятное в душе, причем не по отношению к Виталику. По отношению к самой себе. – Да черт тебя возьми! Зачем ты навязался на мою голову!
Она резко развернулась и ушла.
– Анна? – Игуменья подняла на нее глаза, свет так падал, что Анна видела только отражение книжной полки в ее очках.
– Матушка… Я хотела просить…
– Ты хочешь получить благословение на что-то?
У монаха нет своей воли. Он на все получает благословение, таков закон.
– Да, – через силу сказала Анна. – Я хочу… то есть… я прошу благословения на… – Она запнулась. Она никогда не была в этом кабинете. Или была? Когда приехала? Была, наверное, но память просто не зафиксировала ничего, так ей было все равно.
Матушка сидела перед ней на простом старом стуле, на обычном столе стоял старый компьютер, вокруг были иконы, как и положено… Почему два года Анне все это казалось естественным? А что в этом неестественного? Если есть Бог, он есть, независимо от степени нашего приближения к нему, независимо от того, на чем мы передвигаемся по земле, чем пытаемся записать свои жалкие мысли – жалкие в сравнении с той вечностью, которой нам не постигнуть, и теми тайнами, которые от нас закрыты. Чем больше мы рвемся к ним, тем с более странными и сложными законами сталкиваемся. Некоторые законы наш мозг, привычный к линейности и трехмерности, вовсе отказывается воспринимать.
– Я слушаю тебя, Анна. У меня нет времени. Говори.
– Я хотела… просить благословения, чтобы помочь Ольге.
– Помочь? – Настоятельница вздернула тоненькие сероватые брови. – Помочь?
– Да.
Анна понимала, что пускаться в разговоры нельзя. Она точно проиграет. Та правда – а она есть, эта правда, – мало ей знакома, она не может говорить хорошо на их языке. Наверняка и с точки зрения Бога можно было сейчас повернуть все так, что Ольгу отпустят. Но она не знает, какие слова найти, чтобы настоятельница ее услышала.
– Отдайте мне ее паспорт, – просто сказала Анна.
– Может быть, тебе твой паспорт отдать, Анна? – спросила мать Елена тоже очень просто, безо всякого двойного смысла.
– Нет, – сразу ответила Анна. Нет, она не готова к этому. Она вообще о возвращении не думает, нет. – Нет, ради бога, нет… Но… благословите… пусть Оля едет домой. Ее сюда привезли соседи. Она молодая, пусть живет.
– Здесь тоже жизнь, Анна, – прищурилась мать Елена.
– Да, конечно… Но…
– Ты же знаешь, она не домой едет. Она… – Настоятельница посмотрела в окно. – Почему она сама ко мне не придет?
– Она… – Анна замялась. Надо найти правильные слова. Не выучила она еще этот язык. Другая логика в нем, другие законы, другая лексика. – Она…
Настоятельница неожиданно встала, открыла маленький сейф и сразу достала оттуда паспорт Ольги, как будто она был приготовлен. Молча протянула его Анне.
– А захочет вернуться – пусть… – Настоятельница замолчала.
Анна была уверена, что она хочет сказать – «пусть не рассчитывает», или что-то в таком роде. Она кивнула, перекрестилась и побыстрее пошла к выходу.
– Пусть возвращается, – негромко проговорила мать Елена, когда Анна закрывала за собой дверь.
Анна вышла из корпуса и зажмурилась. Солнце ярко светило сквозь пышную зелень деревьев монастырского сада. День был именно такой, в который девятнадцатилетней девушке нужно было покидать монастырь. В такие погожие летние деньки наливаются бутоны, вырастают на пол-ладони за день новые отростки у веток, густеет трава. И девушка пусть спешит к своему цветению, каким бы оно ни было.
