– Ну что ты, глупая… Куда ты бежишь? – заговорила Анна против своей воли. Ее воля – запереться в келье, выходить на два часа в сад и чтобы ее не трогали. Но так не получается. Не может она смотреть на эту большую, беспомощную, несчастную девушку, которая сейчас плакала навзрыд, как ребенок. А вдруг так плачет Ника? Мысль, промелькнувшая у Анны, заставила ее вздрогнуть. Ника? Плачет? Ника вообще никогда не плачет, как сама Анна. Ника очень на нее похожа. Да что такое? Невозможно было остановить собственные невольные мысли, которые с быстротой, невозможной для сознательного размышления, вспыхивали у нее в голове. Анна даже инстинктивно отмахнулась, как будто от чего-то постороннего.
Оля не так поняла ее движение, на секунду прекратила плакать, отстранилась.
– Я поеду, я поеду… – стала повторять она.
– Куда ты поедешь? Зачем? На чем? – Анна взяла ее за руку выше локтя.
– Поймаю машину… Я знаю, так можно… Мы с мамкой ловили машину…
– Вспомнила! У тебя деньги есть на машину?
Оля непонимающе смотрела на нее.
– Ну что ты в самом деле, как ребенок! У тебя же голова есть!
– Доберусь… Добрые люди кругом…
– Да уж конечно, добрые… Не выдумывай ерунды. В крайнем случае… – Анна замолчала, не решив пока, стоит ли помогать Оле. Деньги у Анны были, немного, те, с которыми она приехала.
– Бог поможет… – Оля опять стала плакать. – Поможет… Он меня любит… Он меня в монастырь привел, он меня с Дионисием познакомил…
Анна вздохнула.
– А как его звали до пострига? Он, кстати, принял монашество?
– В конце лета должен…
– Еще нет? А что имя-то такое, немирское, если пострига еще не было? Сам придумал, что ли? Денис, наверное…
Оля пожала плечами.
– Не знаю… Он хороший… Красивое имя… Дионисий… – Оля любовно выговорила имя.
Анна остро взглянула на Олю. Кто знает, может, ей и стоит попробовать что-то изменить? Может, это ее шанс? Если она так влюбилась, что решилась бежать, – может быть, монастырь и не ее место? Кому это решать? Здесь, в монастыре, она сама за два года невольно привыкла к тому, что человек не должен сам ничего не решать. Решает Бог, а ты принимаешь с благодарностью. Привыкла к звучащим словам. К сути вряд ли. Ведь она не может благодарить Бога за то, что произошло с ее сыном и с ней самой после этого. Нет, не может.
– Я приеду к нему, я… – Оля распахнула руки, потом крепко сжала себя за плечи. – Я скажу… И он уйдет со мной… Он обещал…
– Но, Оля… – Анна говорила осторожно, видя, что ее соседка по келье находится в очень взволнованном состоянии. – Оля… Ведь он все там рассказал, раскаялся… Не хочет больше с тобой переписываться…
– Так вот я и приеду к нему! – радостно воскликнула Оля. – И скажу, что я… что я…
Анна колебалась. Вправе ли она сейчас уговаривать Олю? У которой ничего в жизни не было и, возможно, не будет? Олю, которая, живя в монастыре, да еще в одной келье с Анной, молчаливой и нелюдимой, умудрилась не загрустить и не засохнуть, а потерять голову, влюбиться? Как-то же разговорилась она тогда на семинаре с этим Дионисием… Анна помнила ажиотаж в монастыре в начале апреля, когда приезжали братья из нескольких монастырей и у них проходил семинар. Как только Дионисия, послушника, на него определили? Значит, подает надежды. Значит, взялись за него, никуда не отпустят. И все равно – раз Оля решила бежать, да еще и сердилась, одежду бросала в икону, хватило ей, значит, монастырской жизни. Так, может, пусть бежит? Дома, правда, у нее нет… Если Дионисий с ней не уйдет – куда она денется? Обратно вернется? Примет ее мать Елена? Примет, наверное… Куда ж душе заблудшей, кроме как сюда? Ох…
– Хорошо. Если ты решила бежать, я дам тебе денег на дорогу. И надо нормально одеться, посмотри на себя, ты не одета в дорогу.
– Платок надеть? – испуганно спросила Оля.
Господи, ну и куда она такая беспомощная, не от мира сего, поедет одна?
– Платок не обязательно, Оля. Но надо причесаться. Ну и вообще… Ты знаешь, куда ехать, как, на чем?
– Нет… – заплакала Оля. – Нет… Там… У меня адрес есть… Я его наизусть выучила…
– Какой адрес? Покажи.
– Сейчас… – Оля поискала в кармане брюк и действительно вынула клочок бумаги, доверчиво протянула его Анне. Это был обрывок почтового конверта, на котором твердой рукой школьника был написан обратный адрес монастыря, в котором жил Дионисий.
– Ну хорошо. Это же далеко…
– Далеко? Я… Я доеду… Он меня ждет… Он писал…
Анна с сомнением отдала Оле клочок конверта. Помогать? Имеет она право? А задерживать имеет право? Да, ей кажется, что Оля пропадет, что она легко попадет в беду, если убежит. Она практически в этом уверена. А если останется? Почернеет, ожесточится или просто сойдет с ума, в своих путаных мыслях, тоске о мамке, ожидании встречи с ней на том свете, в томлении молодого тела, в нетвердой и совершенно обычной вере, которая никогда бы ее не привела сюда, в монастырь, если бы не пожар. Помогли бы ей лучше дом хоть как отстроить, а не сдавали ее в монастырь. Ведь она не слабоумная. Беспомощная, конечно, но не больная, девять классов обычной школы окончила. Могла бы работать. В детском садике, скажем. И земля у нее осталась.
– Так, ну-ка слушай меня. – Анна решительно отмела всякие сомнения, которые тут же стали всплывать в голове. – У тебя же остался участок? Земля?
Оля непонимающе смотрела на нее.
– Огород был? – пояснила Анна.
– Да! Большой огород! – обрадовалась Оля. – И курятник! Но он сгорел вместе с домом…
– Да ничего. Сгорел так сгорел. Огород-то не сгорел? Земля осталась же? Или ты какие-то бумаги подписывала, когда уезжала сюда? Не помнишь? Кому-то что-то отдавала, дарила? Монастырю – вряд ли, зачем монастырю твоя земля в деревне. А там, у вас, никто тебе никакие бумаги не давал подписывать?
Оля непонимающе смотрела на нее.
– Я не знаю, Аня… Зачем это все…
– Соберись и ответь на вопрос.
– Хорошо, – неожиданно согласилась Оля, подумала и сказала: – Нет вроде… Никому ничего я не дарила. Бумаг никаких не было.
– Ну вот и хорошо. Соберешься, поедешь к себе домой. А я… – Анна на мгновение поколебалась. – А я займусь тем, чтобы тебе в твоей деревне…
– Поселке… – подсказала Оля.
– Поселке, хорошо. В твоем поселке помогли как-то на первое время и… надо думать будет, как дом поставить после пожара. Тебе ведь жить надо как-то. Позвоню или попрошу мать Елену позвонить…
Оля, не веря своим ушам, смотрела на Анну.
– Домой? Я поеду домой? Аня… Анечка… – Оля опять начала плакать. – Я – домой?
– Оля, только ты помнишь, что там все сгорело.
– Не все, – вдруг сказала Оля, вытирая большой рукой мокрые глаза. – Баня осталась. Я могу в бане жить.
