Верочка смущенно привалилась к Кириллу.
– Меня Кирюша спрячет, да? Он такой большо-ой… У тебя есть для меня пещерка? – Верочка тихонько захихикала.
– Он – смазливый! Пещерка… – вздохнула Даша. – Паша гораздо больше. Но Паша тебе не катит. Прыщей много.
– И в морду ведь тебе не дашь, – развел руками Паша.
– Не дашь, – согласилась Даша. – Олег выгонит из лагеря и из клуба. Так что двигай батонами, как ты выражаешься. Я-то попила, а у вас тепловой удар будет, если мы не дойдем до родника. Кто помнит по карте, сколько всего километров, если не плутать? Семь?
– Странно как… – покачала головой Ника. – Несерьезно как-то все. А если правда – тепловой удар у кого-нибудь? Телефоны не работают, да у меня и нет, например, мне сказали брать не надо в поход, я и не взяла…
– Не паниковать! – Даша похлопала ее по спине и подтолкнула. – Пацаны, а вы что сникли? Орехов еще набрать надо на ужин. Я что-то пока ни одной орешины не видела…
– А вернуться можно к ужину? – тоненько спросила Верочка. – Мне как-то расхотелось ночевать здесь… Я не так себе все представляла…
– Посмотрите! – Ника показала на стремительно несущиеся по небу темные облака, низкие, плотные. – Откуда только они взялись…
– Я вот и говорю… – Паша остановился.
– Может, вернемся, пока не поздно? – Кирилл тоже остановился.
– Да ну, вы что! – Даша пренебрежительно махнула на них рукой. – Позор какой будет! До родника впятером не дошли. Идем дальше!
И она, не обращая внимания на возражения, решительно потопала вперед, увлекая за собой Верочку. Остальные, недовольно переговариваясь, все же пошли за ними.
Глава 10
– Что ты делаешь?
Анна молча подняла голову. Мальчик стоял перед ней, ковырял ногой землю и грыз сушку.
– А? Копаешь? А зачем? Дай мне покопать! Ты червяков копаешь? Я дяде Гене червяков копал… Хочешь накопаю? Я могу вот столько накопать! – Мальчик показал, сколько он может накопать червяков.
Анна встала, достала из кармана передника тряпку, вытерла руки, взяла лопату и молча ушла. Она услышала за собой звук быстрых шагов.
– А ты куда идешь? А как зовут кота?
Анна остановилась. Мальчик от неожиданности чуть не врезался в нее. Отступил от нее на шаг. Анна негромко спросила:
– Какого кота, мальчик?
– Рыжего!
– Не ходи за мной.
Мальчик похлопал светлыми ресницами, почесал лоб – Анна невольно заметила большой некрасивый шрам, тянущийся через всю руку от ладони до локтя. Анна резко отвернулась и пошла прочь.
– А почему не ходить? – Он обогнал ее и, прискакивая, побежал рядом.
Анна шла так быстро, что мальчугану приходилось бежать. Он бежал-бежал, потом все-таки отстал. Анна дошла до фруктового сада, решила окопать яблони, все равно на завтра ей было определено это сделать. Но какая разница, можно и сегодня.
Как назло, там сейчас была молодая насельница, Катя, которой скоро предстоял постриг. Она пришла в монастырь тоже два года назад, как и Анна, но было ощущение, что она всегда в нем жила, и все знали, что она долго в послушницах не пробудет, точно станет монахиней по истечению положенных трех лет послушания. Катя верила просто, безоговорочно, чувствовала себя в монастыре прекрасно, как будто другого мира и не знала. Росла она в многодетной семье, обычной, среднепьющей, не беднее соседей, несмотря на то, что родителям приходилось кормить не двоих, а пятерых детей. Отец работал водителем троллейбуса, мать – воспитательницей в детском саду. Родители не верили в Бога вообще. Катю в церковь стала водить соседка, у которой не было детей. Катины родители верить не верили, но церковные праздники праздновали наравне с государственными, просто потому что они «наши, русские праздники», как всегда приговаривала ее мать.
Кате неожиданно понравилось стоять на службах, она словно попадала в совершенно иную реальность, не уставала, могла несколько часов простоять, забыв обо всем. Потом соседка записала ее в воскресную школу. Оказалось, что у Кати хороший слух и несильный, но светлый и чистый голос, очень высокий, колоратурное сопрано, легкое, хрустальное, летящее до исчезающих, не воспринимаемых человеческим ухом как голос нот. Те ноты, которые могла спеть Катя, слышатся как звук музыкального инструмента или голос крохотной птички. Кто-то советовал Катиным родителям отдать ее в музыкальное училище после девятого класса, но Катя к окончанию средней школы твердо заявила родителям: «Хочу жить в монастыре». Никакие уговоры не помогли. Съездив пару раз с соседкой в монастыри, она иного пути для себя не видела. И радостно, как награду, как избавление приняла переезд в монастырь.
Катя – идеальная монахиня, пришедшая в монастырь из любви к Богу, той любви, которая пронизывает все существо некоторых монахов, необъяснимой с житейской точки зрения, закрывающей для них жизнь в миру, но открывающей какие-то иные, духовные, потаенные пути. Главное, открывающей им путь к счастью.
Анна видела, что Катя счастлива. Это счастье было сродни блаженству, тому самому, которое в русском языке имеет удивительный смысл. Блаженство – высшая степень чистого наслаждения. Благой – прекрасный и высокий. А вот блаженные, или тем более блажные – это те, кого нормальная жизнь в миру отделяет, отталкивает, давая им название, в котором слышится некое снисходительное уничижение. Но что есть нормальная жизнь… Анна вздохнула, поправила платок. Она видела, что Катя кротко улыбается ей, небольшие серо-голубые глаза, ясные, простодушные, с радостью смотрели на Анну. Что вызывало такую радость Кати – непонятно. Измученная своими страданиями, ожесточенная Анна – как на нее можно было смотреть с такой радостной улыбкой? Чему тут улыбаться? Анна заставила себя спокойно поздороваться с Катей.
– Здравствуй, сестра, – мягко ответила ей Катя. – Денек-то какой сегодня. Божий.
– Да, слава Богу, день хороший, – ровным голосом ответила Анна.
Катя ее невыносимо раздражала. Ничем. Своей радостью. Своей кротостью. Своей нерассуждающей любовью к Богу и церкви. Бога Анна тоже любит. Чувствует себя под его защитой, говорит с ним, верит ему, верит в него. Не может не верить. Потому что не верить, что она встретит когда-то Артема, что Артем сейчас с ее матерью, невыносимо больно. Когда наступают минуты сомнения, боль становится физически невыносимой.
– Мальчика видела? – спросила ее Катя.
– Видела, – сквозь зубы проговорила Анна. – Его все видели, я думаю.
– Матушка сказала, теперь много детей у нас будет. Вот завтра приедет… девушка… – Катя чуть помедлила, смущенно улыбаясь, – беременная…
– Девушки не бывают беременные. – Анна прямо посмотрела в глаза Кате, дождалась, когда та, покраснев, опустит глаза, поправила платок, с силой воткнула лопату в землю и широкими шагами пошла открывать воду. Не надо ее трогать! Одна просьба ко всем, ко всему миру! Не ковырять ее кокон, который она плетет, плетет, он рвется, снаружи врывается то ледяной ветер, то дождь, то горячее дыхание солнца, а она закрывается, закрывается, и ей удастся спрятаться там ото всех. Почему только год назад это было легче? Боль утраты была сильнее, чем сейчас, но ничто так страшно не раздражало, было гораздо дальше. А сейчас мир приближается со своими глупостями, суетой – даже здесь! Даже здесь… Как могут они принять беременную, беременность настолько физиологический процесс, женщина ведь так погружена в состояние своего организма, необычное, тревожное, сложное. Что делать беременной среди них, многие из которых – девственницы?
