У самых дверей длинного одноэтажного здания, где были различные мастерские, сидел тот самый мальчик и подсовывал прутик Василию Парфенычу, вальяжному коту, с пышной бело-черной шерстью. Анна поначалу не могла поверить, что одного из четырех монастырских котов зовут так же, как и их духовника. Кто так назвал, зачем? Ведь у кота такие же зеленые глаза, как у отца Василия. В шутку, в отместку… Да и зачем им имена – живут и живут, как могут, никто их особенно не кличет. Но все монахини знают, что один кот просто Рыжий, другой Тимка, простецкий, серый, вечно ободранный, третий – девочка, тоже серенькая, но аккуратная, с яркими рыжими глазками, почему-то с горделивым именем Римма, а четвертый – пушистый и наглый Василий Парфеныч, сверкающий изумрудными глазами. Каждая беременность Риммы – это особое событие, вызывающее много шушуканий, хлопот. Сначала – резко толстеющая Римма, степенно выхаживающая по тропинкам, затаенные смешки – какого цвета будут котята, потом пересуды – куда их девать, не топить же божьих тварей, и вот большая корзина с очаровательными беспомощными котятами долго стоит у входа в монастырь и всегда разбирается прихожанами.
Анна на секунду приостановилась, посмотрела на мальчика. Он тоже взглянул на нее. Ну мальчик и мальчик, одернула она сама себя, и побыстрее прошла мимо.
– Это… Как его зовут?! – крикнул ей мальчик вслед.
Анна замедлила шаг. Ей это совершенно не нужно. Ей не нужны никакие впечатления, отвлекающие от спокойного, изо дня в день, абсолютно бесстрастного существования. Да, она больше не плачет, только если Артем ночью уходит, и она снова и снова переживает расставание с ним. Но днем она не плачет, у нее перед глазами больше не стоит отпевание, сами похороны, она думала, что не пройдет никогда, нет, прошло, больше не вспоминается. Но ей не нужно ничего, что бы могло нарушить ее установившийся более или менее внутренний покой. Поэтому она и со своими родными не общается. Ника ей пишет, писала, по крайней мере, целый год, и после приезда прошлым летом что-то писала, но она просила матушку Елену не давать ей этих писем. Матушка легко согласилась, ведь Анна сказала, что пишет ей дочь брата. И та не стала разбираться, правда ли это.
Зачем Анне Никины письма? Тепла никакого у нее к Нике нет, знать о ней она ничего не хочет. Возможно, Анна ее когда-то простит, надо простить, но забыть она не сможет. Она кратко ей ответила на одно из первых писем: «Я постараюсь о тебе молиться. Живите без меня».
Сейчас Анна молча взглянула на мальчика. Светловолосый, с выгоревшими бровями, ресницами, сероглазый. Его уже отмыли здесь, переодели, нашли что-то не по росту, но чистое, завернули рукава.
– Ты не умеешь разговаривать? – спросил мальчик. – У нас бабушка тоже не умела разговаривать. Заболела и не умела поэтому. А ты слышишь что-то? А! А! – Мальчик громко крикнул, активно махая обеими руками.
Анна покачала головой и прошла мимо. Вот это да. Вот это веселье сейчас начнется у них. А если еще будет целый приют вот таких… Что ж, она попросится перевести ее в другой монастырь. Переводят – неохотно, но переводят.
Не сможет она спокойно молиться Богу, своему Богу, тому, который ее слышит, в отличие от людей, Богу, который привел ее сюда, в это отрешенное от жизни место, никак не сможет, если вокруг будет гомон и гвалт детских голосов.
Главное, чтобы при переводе снова не стали придирчиво интересоваться ее личной жизнью. Очень нехорошо обманывать настоятельницу, духовника, но иначе бы ее не взяли в монастырь. Разводиться с Антоном она не стала – не выдержала бы предварительного этапа, суда – ведь из-за Ники, еще несовершеннолетней, просто так бы их не развели. Поэтому она, прекрасно понимая, что замужнюю и с ребенком ее никто в монастырь не возьмет, пришла к знакомому священнику, про приход которого она снимала небольшой сюжет, объяснила, в чем дело. Тот, сам не монах, долго качал головой, сердился на нее, поначалу пытался отговаривать, но Анна очень попросила, и как-то отец Иннокентий ее услышал. Может быть, потому что сам когда-то ушел от вполне благополучной мирской жизни в церковь, получил духовное образование, но монахом не стал. Он помог ей подыскать монастырь в глуши, жизнь в котором еще не была налажена, монахинь было не очень много, шла медленная реставрация, и написал сопроводительное письмо для настоятельницы. Мать Елена тогда тоже долго разговаривала с Анной, сильно сомневаясь в ее серьезных намерениях. Вопрос о ее семейном положении она не обсуждала, лишь в самом конце сказала:
– То, о чем мне написал игумен Иннокентий, несовместимо с иночеством. За время трудничества и начального послушания ты должна будешь это решить.
Анна кивнула. Она понадеялась, что о Нике в письме слова не было, только о замужестве. Но она не хотела тогда думать ни о какой суете. Антон наверняка сможет это решить без нее, как-нибудь сам, не трогая ее, не пытаясь разорвать ее кокон, который она себе вьет, вьет, чтобы туда не проникал солнечный свет.
– И еще. Монастырь – это место благодати, а не скорби. Монах радуется, а не плачет. Сейчас ты меня не слышишь, но я надеюсь, услышишь, живя с нами. Иначе тебе будет очень трудно и скорей всего не по силам жить в монастыре.
Анна опять кивнула. Это всё слова, не имеющие к ней никакого отношения. Но монастырь – это единственное место, где она близко к сыну – в те минуты, когда ее некрепкая вера позволяет ей заглянуть за порог мирской жизни и увидеть там что-то, кроме холодной пустоты и небытия, и единственное место, где нет людей, знавших бывшую Анну, которой больше нет, у которой была любовь, семья, двое изумительных детей, самый лучший в мире муж, великолепная яркая работа, спорт, друзья. Той Анны больше нет, и не надо ее искать в этой женщине, которая на нее похожа, не более того.
Глава 7
– Я больше не могу идти. Устала и пить хочу. Но надо идти.
Ника сказала это, потому что видела, что Кирилл идет еле-еле, поглядывает на нее, но ничего не говорит. Наверняка стесняется, не может же он оказаться слабее ее. А он явно слабее, хоть и мальчик. У нее – годы тренировок, она знает, что это такое, когда кажется – все, больше ни одного приседания или ни одного прыжка, а ничего, как миленькая, раз надо, то и делает дальше – и одно приседание, и сто одно, и триста прыжков…
– Давай отдохнем, – предложил Кирилл.
– Сейчас самая жара будет, вообще не пройти. Давай хотя бы вон до той вершины дойдем, может, оттуда видно будет, где спуск?
– Кому только такая идея в голову пришла – поход на выживание, без воды… – пробурчал Кирилл.
– Так весело же! – Ника слегка хлопнула Кирилла по спине. – Целый год вспоминать будем, если дорогу обратно найдем. Сколько мы еще без воды сможем пробыть? Трое суток без воды можно, но не в такую жару.
Кирилл с ужасом взглянул на Нику. Та улыбнулась:
– Но мы дорогу найдем, Кирюш, не переживай! Ясно же, море по солнцу найти можно. К морю выйдем, а оттуда уже понятно будет, куда идти.
– Но ребята же нас ждут, с нашими вещами… Мы не можем сами вернуться в лагерь…
