Анна доплыла до большой березы, склонившейся над водой, – она давно заметила для себя этот ориентир и повернула назад. Вода казалась теперь совсем теплой, Анна плыла в ту сторону, где за расступившимися деревьями было видно закатное небо. Полосы светло-фиолетового чередовались густо-розовым и золотым, отражаясь в озере. Анна невольно видела прекрасные кадры. Давно уже она ничего не снимает – ни камерой, ни в голове.
Анна проплыла мимо водной лужайки кувшинок. На их озере цвели кувшинки редкостной красоты – персиково-желтые, бархатистые, со множеством лепестков. Те самые синие стрекозы теперь летали над кувшинками, создавая живой пейзаж. Анна снова нырнула, наслаждаясь водой. Наслаждаясь… Какое забытое ощущение…
Выйдя из воды, Анна чуть обсохла и натянула на влажноватое тело платье. Рубаху убрала в сумку. Она и так нарушила столько за эти дни, что еще одно отклонение от правил будет несущественным. И ее ли это правила…
Медленно пошла она по направлению к монастырю. А куда ей еще идти? Не поворачивать же обратно. Обратно – куда? Анна тряхнула головой. Нет, думать сейчас невозможно. Надо прийти домой, в монастырь, отдохнуть после тяжелой, бесконечной дороги, а потом уже думать.
Не сразу она заметила фигуру девушки, сидящей на сломанном дереве сбоку от дороги, чуть не доходя до старых, запертых теперь, задних ворот монастыря. Раньше здесь был въезд для лошадей, но он был заколочен, и сейчас даже не косят траву, машины подъезжают к другим боковым воротам, поменьше.
Анна шла, не останавливаясь, чувствуя, как гулко бьется сердце с каждым шагом. Девушка сидела, подвернув ноги, склонив голову и чертя что-то прутиком на земле. Через некоторое время она подняла голову. Короткие каштановые волосы, светлая одежда, рядом с девушкой стоит большая сумка или рюкзак… Что-то очень знакомое, такое знакомое, что перехватывает дыхание…
– Мама! – Девушка вскочила, увидев ее, секунду помедлила и бросилась бежать к ней. На секунду остановилась, видя, что Анна застыла на месте, и пошла к ней быстрым шагом.
Как только что бежал Виталик к своей мамке – промелькнула невольная мысль у Анны, некстати, совершенно некстати, потому что дышать стало нечем, сердце стукнуло и замерло на секунду. В такие моменты голова как будто живет своей жизнью, думая о постороннем. Почему у Ники такие загорелые ноги? Темно-синий рюкзак – кажется, с этим рюкзаком они с Антоном ездили в горы еще до рождения Ники. Откуда он у нее? Колокольный звон – но ведь вечерняя служба уже прошла. Звонят к всенощной? Разве сегодня праздник? И кто звонит, интересно? Подняться бы на колокольню, посмотреть на закат. Мгновенно вспыхивали беспорядочные, лишние мысли, всё не те, как будто пытающиеся отвлечь от главного. А главное – это Ника, вот она бежит к ней, почему она здесь, одна, почему так отчаянно бежит?
– Мама, мамочка… – Ника с ходу обняла Анну.
Шквал противоречивых чувств обрушился на Анну. Это ее дочь. Родная, любимая, похожая на нее, и на Антона, и на ее покойную маму. Это Ника, которая отвела Артема… Нет! Анна зажмурила глаза, перевела дыхание, чувствуя, как слезы мешают дышать, смотреть, говорить, и вслух произнесла: «Нет!»
– Мама, мамочка, прости меня, прости, я знаю, как тебе тяжело… – Ника говорила очень быстро, желая, чтобы мать услышала ее, не ушла, не отвернулась. – Я приехала просто, чтобы сказать, что я знаю, как тебе плохо, тяжело… Я…
– Дочка… – Анна бросила свою сумку и обняла Нику за плечи.
Дочь выросла, даже обогнала по росту ее. Короткие растрепанные волосы, темные круги под глазами, осунувшееся лицо. Загорелая, но бледная.
– Дочка… – Анна прижала дочь к груди. Как она могла жить без нее столько времени, как жила все это время Ника? Почему она приехала одна? Что с Антоном? Почему Ника такая бледная и уставшая?
Анна чуть отступила от Ники. Та не так поняла ее движение, с испугом проговорила:
– Мама… мама…
Анна взяла Нику за обе руки.
– Дочка, я… хорошо, что ты приехала… расскажешь… я не знаю, что сказать… я… Где папа?
– Папа дома. Мам… ты простила меня?
– Это ты прости меня, дочка… – Анна почувствовала, что не может говорить из-за слез. Она думала, что там, на озере, она выплакала все, что у нее больше нет слез. Но слезы сейчас лились, не давая ей сказать ни слова, остановив все мысли, все разумные вопросы, все, что она могла бы сказать и спросить у Ники. – Прости меня… Я… Я пряталась здесь… Просто пряталась… От боли… От всего…
– Я знаю, мама…
– А у тебя… у тебя – все хорошо?
– Теперь да. – Ника улыбнулась сквозь слезы. Она тоже плакала, глядя на постаревшее, такое родное лицо матери. За эти два года она как будто постарела на десять лет, исхудала, почернела. На лбу, у рта залегли глубокие складки. Но когда она улыбалась, то была видна прежняя Анна.
– Пойдем. – Анна вытерла слезы Нике, перестала плакать сама. – Пойдем, я покажу тебе монастырь. Ты должна это увидеть.
– С удовольствием… – осторожно сказала Ника.
– Насчет удовольствия не знаю, но должна. Увидеть лица, храм, мою келью… Ты ведь не собираешься здесь пожить? – Анна невесело пошутила.
Ника пожала плечами.
– Не знаю, мама. Может быть, и поживу, паломницей.
Анна остро взглянула на нее.
– Давай в другой раз, дочка, хорошо?
– А сейчас ты меня гонишь? Я хочу пожить рядом с тобой, мама, и что-то понять.
Анна остановилась.
– Хорошо, наверно, это разрешат. Не стоит говорить, что ты моя дочь. Если ты хочешь пожить здесь пару дней или неделю… Наверно, можно. А потом…
Ника осторожно подняла глаза на мать.
– А потом, мама?
– А потом… – Анна чуть помедлила, прислушиваясь к себе. Потому что это можно сказать только в одном случае – если она решила. Она не знала сама, что она это решила. Но это так. – Потом мы поедем домой, дочка.
– А… – Ника, не веря своим ушам, боялась сказать что-то не то. – А… как же Бог, мама?
– Бог? – Анна слегка улыбнулась. – Бог, дочка, если он есть, он же не в монастыре. И не в церкви. Там, возможно, чуть ближе к нему. Мы точно не знаем.
– Ты… хочешь вернуться?
– Я уже вернулась. Пошли.
Анна твердой рукой взяла Нику за локоть, как держала когда-то ее маленькую, отдала ей свою сумку, взяв ее тяжелый рюкзак, покачав головой, но ничего не сказав, и быстро пошла к центральному входу в монастырь.
– Здесь такое удивительное место… – Ника обвела взглядом озеро. – Красота.
– Да, я сегодня увидела, как здесь красиво.
– Сегодня? А раньше не видела?
– Нет. – Анна даже остановилась. – Знаешь…
Она не стала продолжать. Вон там, полчаса назад, когда она плакала первый раз, когда убежал Виталик, она чувствовала, что где-то рядом Ника? Нет. Даже не думала об этом. Как она могла предположить такое? Но, наверно, все же чувствовала – тем, другим чувством, о котором мы ничего не знаем. Протянулась горячая, невидимая ниточка – от дочери, несколько часов сидевшей под стенами монастыря, которой сказали, что Анна уехала и неизвестно когда теперь будет, к ней, к Анне, с которой с болью, мучительно, как слой за слоем сходила в эти дни корка ее страдания, ее черного, беспросветного, невыносимого горя.
