– Как дела, дочь? – Антон постарался говорить нейтрально.
– А… а у тебя как дела, пап? Все хорошо?
– У меня… относительно, да. Ты где сейчас? Что произошло? Олег сказал… ты уехала.
– Да, пап…
– Что случилось?
– Понимаешь…
– Коротко скажи самую суть.
– Коротко? – Ника как будто усмехнулась в трубку. – Нет, коротко не получится.
Антон похолодел. Так, значит, действительно что-то произошло. Ведь правду, простую, ясную правду так легко рассказать. А если коротко не получается – значит, запутанная ложь.
– Ника, скажи мне, ты брала какие-то деньги?
– Что?! Какие деньги, пап?
– Ника, спокойно разговаривай, не повышай голос. И еще скажи мне, ты девочку била какую-то?
– Девочку? – переспросила Ника.
– Ну, девушку, девочку, я не знаю. Ты зуб выбила кому-то? Что произошло?
Ника молчала.
– Ника! Ну-ка… немедленно рассказывай, что произошло! – Антон постарался говорить как можно тверже и определеннее. Он и так балует Нику, ему постоянно говорят об этом все – и его мать, Никина бабушка, которая желает только добра, это же понятно, и Никина классная руководительница, не самая умная и добрая учительница, но ей, возможно, со стороны виднее…
– Вопрос повтори, – не слишком доброжелательно проговорила Ника.
– Я спрашиваю – ты выбила кому-то зубы? Ты дралась? Ты брала чужие деньги? Ты что?
– Что ты говоришь, папа? Ты слышишь себя?
– И что это за мужчина? Что там было в палатке?
– В какой палатке?
– В той, где ты… Ника! Да что там, черт возьми, происходит? Почему ты себе позволяешь такое? Я тебя отпустил, потому что был уверен в тебе…
Если бы он спросил это по-другому, если бы это не звучало почти утвердительно, Ника, стоящая уже полтора часа в жарком, непродуваемом салоне автобуса, возможно, и объяснила бы ему, и постаралась бы понять, откуда у него такие странные, чудовищные сведения. А так она просто выключила телефон. Антон поверил легко, как посторонние люди. Ему сказали про нее какую-то гадость – наверняка та же Дашка – и он хочет от нее объяснений. Не будет ему никаких объяснений. Не надо верить клевете и сплетням. Если ты любишь человека, ты не поверишь до последнего.
– Не дави мне на плечо! Ровно стой! – Толстая, потная молодая женщина, сидевшая рядом, отпихнула Нику, которая случайно задела ее рукой.
Ника, чувствуя, что от духоты, несправедливости, невозможности ситуации ее стало даже подташнивать, постаралась продвинуться вперед. С ее большим рюкзаком, на который она по заботливому совету Кирилла привязала сверху спальник, и с сумкой, висящей на плече, где были деньги, паспорт и бутылка воды, сделать это было непросто. В автобусе, рассчитанном на сорок сидячих мест, ехали около восьмидесяти человек, поэтому дышать было совершенно невозможно. Часть автобусов сняли из-за ремонта трассы, как объяснили ей на остановке, когда она садилась, чтобы ехать в аэропорт. Меньше транспорта – меньше пробок. Ну а людям – надо просто потерпеть немного. Потом будет хорошая, широкая, гладкая трасса. Потом, когда-то потом, будет хорошая, правильная, честная жизнь. Надо представить, что так плохо сейчас, потому что она едет от плохого к хорошему, что впереди – только хорошее. А как это представить, если дома ее ничто не ждет? Как она теперь поедет к отцу? Как он мог поверить в эту ахинею? Как он смел слушать Дашку – а никто, кроме Бороды, не мог это все устроить, как он смел устраивать Нике допрос?
За что ее ненавидит Борода? Даже если Ника это поймет и объяснит сама себе, легче ей не станет. Это все равно что объяснять человеку, у которого сломана рука или нога, что боль, которая его мучает, – от сломанной кости. Никак это не поможет унять боль. Так и здесь. Даже если и проанализировать все, что произошло, лучше не станет.
Ника все равно постаралась собраться с мыслями – не плакать же в душном автобусе на глазах у остальных семидесяти девяти пассажиров. Когда остаешься совершенно один в этом мире и некуда идти, у тебя есть выбор. Можно начать ненавидеть весь мир. Можно поднять глаза на небо и увидеть там Бога, который примет тебя любого, простит практически все, и которому можно все сказать. Некоторые слышат ответ Бога, некоторые – нет. Кто-то сам не слышит, но очень хочет знать, что тот думает о нем, простил ли, простит ли в будущем, поможет ли, и для этого идет в церковь, где другие люди транслируют слова Бога. У них такое предназначение на земле. И сколько существует человек, столько ему нужно обязательно связаться с Богом, хоть раз в жизни, и для этого есть особые люди – жрецы, шаманы, священники. Не все, правда, хотят говорить с Богом через другого человека, каким бы особым тот ни был. А Никина мать теперь тоже особая? Монахини, конечно, это не священники, но они же уходят туда, где мир – далеко, а Бог близко, специально запираются от людей, чтобы легче было разговаривать с Богом.
Интересно, Бог ничего Анне не скажет о том, как плохо сейчас Нике? Плохо, одиноко, бессмысленно. Потому что если вокруг ложь и вранье, то смысла ни в чем нет никакого. Зачем жить в таком мире, где все ненавидят друг друга, где предают просто так, ни за что, даже не спасая свою шкуру, а по своей внутренней слабости, по какой-то неопределенности. Как Кирилл или Паша – бесхребетные, слабые, ни в чем не уверенные. А Игорь… Прекрасный, тонкий, глубокий, ни на кого не похожий, который просто подошел к ней и взял ее за руку, как будто всю жизнь до этого шел к ней, искал ее, Игорь оказался сластолюбивым и поверхностным, он ищет красоту, удовольствие во всем – в природе, в женщинах, в искусстве и, наверно, именно такие фильмы и снимает.
Ника почувствовала, как чья-то рука осторожно провела по ее боку и замерла. Ника быстро посмотрела вниз. Парень, стоящий рядом, пытался ножиком разрезать ее небольшую сумку. Ника резко и сильно ударила его локтем в грудь. Парень выматерился и оттолкнул ее.
Поднялся общий гомон. Ругалась молодая женщина, сидевшая рядом, ругалась бабушка с двумя внуками, которые толкались на одном сиденье, ели, пили, вытирали руки от расплавленного от жары шоколада, обливались кисло пахнущим йогуртом, ругались те, кто не понял, что произошло, и кто видел, как Ника ударила парня. Всем было плохо, автобус ехал не быстро, день был жаркий, до аэропорта оставалось еще километров сорок.
Ника крикнула через весь автобус:
– Остановите!
– Да что ты орешь-то так! Передайте водителю, просят остановить! Кто просит? Хватит уже орать! – наперебой заговорили, повышая голос, пассажиры.
Водитель расслышал-таки что-то через общий гомон и остановил автобус. Ника с трудом продралась сквозь чертыхающихся, толкающихся, жарких, потных пассажиров и вышла. Двери закрылись, автобус уехал.
Ника стояла на дороге, дышала полной грудью. Если отрешиться от всех неприятностей и заставить себя увидеть красоту, которая окружала ее сейчас, неприятности чуть поблекнут в сознании. Широкая долина с виноградниками, обрамленная вдали низкими старыми горами, была залита предзакатным солнцем, по бокам дороги росли кипарисы и самшиты, под ногами у дороги было много полевых цветов, и воздух был наполнен острыми ароматами. Не к чему все это фотографировать. Но Ника все равно заставила себя достать телефон и сделать несколько снимков. Пусть останутся в памяти.
