— Никто не хочет умирать в одиночку. Даже я, — судя по звуку, Макс тоже не стал стоять, — надеялся, если кто-то будет рядом, если кто-то будет смотреть, — в голосе слышалась мрачная усмешка, — я смогу уйти достойно. Что я смогу уйти вообще.
— В спину толкать не буду.
— Обойдусь.
Мы замолчали. У каждого было о чем подумать. В голову, как назло, ничего достойного упоминания не лезло. Я положила пылающий лоб на холодные руки. В одном хранитель прав: будь я здесь в одиночестве, не сидела бы в осенней грязи в ожидании конца. Сперва наревелась бы всласть, что никогда не поздно, и, скорее всего, поддалась панике, что пойманной птицей бьется внутри, требуя выхода. Все было бы уже кончено. Я почувствовала легкое сожаление и зависть к этой выдуманной Ольге, для которой все позади, она уже решила, жить ей или умереть.
Безвременье все ближе, мысли о прогулке все настойчивее вертелась в голове. Скоро им станет тесно, они заполнят меня без остатка, вытесняя разум, логику, достоинство и тому подобную шелуху. Скоро я встану и реализую их.
Вибрирующая в животе струна с жалобным визгом лопнула. Внутри неожиданно поселились пустота и тишина, чтобы спустя мгновения заполниться тревожным переливом неведомого однострунного инструмента. В прошлый раз ощущения были несколько слабее. Еще до того, как он заговорил, я поняла, кто тот единственный, кто смог миновать non sit tempus и добраться до кармана.
— Тут закрытая вечеринка, птичка? — Голос проклятого был весел. — Или мне можно присоединиться?
— Валяй, бестелесый, — все так же без эмоций разрешил Максуд.
— Благодарствую, охраняющий.
Я представила, как плащ, наполненный черным дымом, склонился в издевательском поклоне.
— Собирайся, птичка, я за тобой.
Я подняла пылающий лоб, в висках стучало, боль усиливалась с каждым вздохом. Так и подмывало взять его под руку и предложить прогуляться. Но я смогла загнать очередную бредовую идею подальше. Удивления не было, по краю сознания скользнула мысль, что иллюзия исполнителя желаний продолжается. Я же хотела выбраться отсюда? И фантазия в очередной раз изменилась. К несчастью, мне было все равно.
— Можешь разрушить карман? — подавшись вперед, спросила я.
— Могу. — Голос прозвучал ближе, по руке скользнула висящая в воздухе ткань. — Тогда начинайте привыкать к нежизни в безвременье.
— А вывести нас отсюда?
— Могу. Но не вас. Тебя.
— Момент истины, — чавкнула грязь, бывший хранитель встал, — пора заканчивать балаган. Тебе и в самом деле не обязательно умирать. — Голос чуть отдалился, и я поняла, что Макс стоит на границе кармана.
— Нет, — я с трудом поднялась на ноги, боль взорвалась в боку, тело бросало то в жар, то в холод, — тебе тоже необязательно. — Часть слов я глотала, они терялись в судорожном дыхании.
— Птичка права.
— Не вам говорить об обязательствах. Кто хотел, ушел. Остальных вы убили, — голос стал злым, — стежка мертва. У меня больше нет магии. Не уйду в non sit tempus, смерть придет за мной. Я стал хранителем вместо того, чтобы умереть от тифа. Он скоро вернется. Не хочу снова выблевывать внутренности.
— Я бы на это посмотрел. — Радостное ожидание беса было неуместным, но он плевать на это хотел. — Не торопишься, птичка?
— Максуд, — я подняла руки и пошла на голос, — ты еще жив. Не догадываешься почему?
— Потому что трус.
— Потому что твоя сила не ушла, — я наткнулась на хранителя, ростом он был чуть выше меня, плечи под мягкой тканью поникли, — стежка не пуста. Так?
— Так, — ответил бес.
— Северники, — Макс дернулся.
— Не все ли равно, — теперь начала злиться я, голова была тяжелой, хотелось положить ее на горизонтальную поверхность, — южане ушли. Тебя оставили умирать. Кто-нибудь возразил, когда ты вошел в этот карман? Хватит жертв. Седой не даст источнику исчезнуть, земле нужен охраняющий, не ты, так другой.
— Птичка, ты меня поражаешь. — Проклятый хихикнул и добавил уже для хранителя: — Хватай силу и пошли отсюда.
— Они не жители, — неуверенно возразил Максуд, по тому, как напряглись мышцы, я поняла: он был готов поверить.
— Жители, — сказала я, — могут прожить час, год, столетие, а могут умереть через минуту. Сейчас они твои. Их сила тоже. — Меня повело в сторону, но я поняла это, когда руки невысокого хранителя подхватили меня, не давая упасть.
— Соглашайся, — добавил проклятый, — она не отстанет.
Я чувствовала, как уходят силы, знала, что скоро не смогу ни идти, ни стоять, ни думать. Магия исполнителя желаний развеялась, тело брало свое.
— Уйдем вместе. — Я повернулась в ту сторону, где, по моим расчетам, находился бес. — Веди, — и тот разразился неприятным визгливым смехом.
— Я не собака-поводырь, птичка, — отсмеявшись, ответил бестелесный, опять задевая меня краем плаща, — сюда пришел бес и уйдет бес, и неважно, в каком костюме.
— Ты же не хочешь сказать…
— Именно, птичка. Это карман для казни, отсюда живым нет выхода.
— Нет. — Я попыталась оттолкнуть руки Макса и выпрямиться, глупая человеческая гордость требовала отказывать с поднятой головой.
— Слушай, я не знаю, как тебя зовут, как-то не ко времени было интересоваться, — хранитель продолжал поддерживать меня, — но повторю твои же слова: а не все ли тебе равно?
— Ты не понимаешь, — я застонала от собственной беспомощности, — я не могу впустить «это» в себя.
— Ты не понимаешь, — передразнил хранитель, — я не могу взять силу севера, пропустить через себя, — он вздохнул, — надо перешагнуть через невозможное.
— Давайте быстрее. «Это» ждет, — поторопил проклятый.
— Встретимся на той стороне, сравним впечатления, — встряхнул меня Макс, пришла его очередь подталкивать, чувствуя, как колеблется моя решимость, как она рушится подобно карточному домику. — Я видел тех, в кого входил бес, поверь, это не конец света.
— Я тоже их видела. Поверь, это именно он.
Я вздохнула. Выбора на самом деле нет, иллюзия это, больной бред или происходит на самом деле, все известно наперед. Я же хотела пройти тропой проклятых с тех пор, как увидела Михара, выплывающего из тумана перехода. Надо радоваться, очередная мечта сбудется, пусть у нее и горький привкус.
Я сжала кулаки и кивнула.
— Скажи вслух, — потребовал бес, — ты даешь разрешение?
— Да, — ответила я, — даю.
Глаза обожгло огнем. Я стиснула ладони с такой силой, что ногти впились в кожу. Боль перестала существовать в одно мгновение. Мрак разлетелся сотней острых осколков, будто кто-то ударил по стеклу, закрашенному черной краской. Озноб исчез, боль отступила, стало тепло, слабость осталась, но по силе она казалась тенью того, что я чувствовала несколько секунд назад.
