— Ага, сейчас. — Падальщик выбрался следом, взял меня за руку и потянул наружу.
Легкий ветер с другой стороны и очередное хлопанье дверцы — я поняла, явидь тоже не собирается отсиживаться в кабине.
Солнца здесь не было, от влаги раскисли не только дороги, но и все вокруг. Грязь вкусно чавкнула, когда я спрыгнула на землю. Ноги едва не разъехались. Я все еще ощущала порождаемую переходом тревогу.
Громкие, нисколько не скрывающиеся голоса. Не захват добровольно отданной стежки, а пикник на обочине. Уверенность, для которой не было никаких оснований. Я мысленно повторила слова падальщика. Это значило лишь одно — недостаток информации.
— Что происходит? — спросила я.
— Много чего, — ответила змея.
Я слышала их суету, движение, перекличку, иногда все перекрывали зычные команды вестника. Если бы такое происходило в преддверии Юкова, гостей бы уже ждал «теплый прием». Тут нас даже не встречали.
— Низшие, — прошипела Пашка.
Крики стихли, будто бы сами собой. Никто больше не произнес ни слова.
— Что? — требовательно прошептала я. — Во имя всех святых, скажите, что происходит?
Страх неизвестности — самый сильный страх. Теплая мужская рука обхватила мою ладонь, пальцы ободряюще сжались. И плевать, что пахнет он по-прежнему отвратно, я не одна — это главное.
— Они ушли, — прошептал Веник, — стежка мертва.
Так вот почему не отпускала тревога, non sit tempus сжималось. Поберково умерло. Если Кирилл ничего не предпримет, источник уйдет в безвременье, бумажная победа обернется пшиком.
Разговаривали вполголоса, как на поминках, шли медленно. Я крепко держалась за мужскую руку и шла следом за гробокопателем в глубь стежки, ощущая, как колышется безвременье.
— Видящий не стал рисковать, — в голосе падальщика послышалось одобрение, — он увел людей. Седой получил дорогу.
— Каждый судит по себе, — пробормотала Пашка. — Когда Поберково первый раз сменило хозяина, западники вырезали в нем всех: и стариков, и детей, и пленников. Видящий не ждал ничего другого от Седого.
Кто-то позади нас стал отдавать отрывистые команды. Зарычавшие двигатели оставленных машин стали отдаляться.
— Отрядам велено проверить стежку, — пояснил для меня Веник, — остальные вынырнут и встретят нас с другого конца перехода. Идем, — позвал он, — предпочитаю получасовую прогулку часовой тряске.
Мы шли по пустой стежке, бойцы проверяли дома, иногда слышалась бодрая перекличка, иногда ругань, пару раз выстрелы, но никого не убили и не положили тушкой к ногам Седого.
Западники были столь любезны, что вернули требуемое без боя. И хотя все знали, что не обойдется без сюрпризов, разворачиваться никто не собирался.
Я ничего не видела. Не видела брошенные дома, не видела пустые улицы, не видела осторожных, как стая гиен, брежатых. Я не видела. Мы шли. Дорога петляла меж холмов, то поднимаясь, то опускаясь. Ни падальщик, ни явидь не порывались сменить наше местоположение из отстающих в наступающие, предоставляя бойцам выполнять свою работу.
Один раз Пашку что-то насторожило, и они с Веником нырнули в проулок, оставив меня на углу одного из домов. Я стояла, упираясь ладонями в обшитую деревом стену, и вслушивалась в окружающий мир. Иногда мне казалось, что я слышу зов безвременья, а иногда он сменялся гулом в голове. Чужие голоса то приближались, то отдалялись. Я снова услышала выстрелы, но где-то впереди, на этот раз они закончились криками боли. Я замерла, но ничего подобного больше не повторилось.
Не буду врать, что было не страшно, одиночество в темноте не то состояние, которое я бы хотела продлить. Руки стали моими глазами. Стена была шершавой, дерево — старым, в кожу то и дело впивались занозы. Кусок обшивки чуть выше моей головы был смят от удара, вдавлен внутрь, доски треснули, ощетинились иззубренными краями. Чем здесь припечатали? Заклинанием? Или кого-то швырнули с такой силой, что сомневаться в том, что его жизненный путь окончился, не приходилось? И когда? Сегодня в Поберково некому оказывать сопротивление, некого расшвыривать по стенам. Мы с Заячего холма видели, как горело село, много ли выжило после, много ли ушло дальше на запад…
— Порядок? — спросил неслышно подошедший падальщик, беря меня за руку.
— Да. — Наши пальцы переплелись, и он потянул меня в сторону, чувство дезориентации усилилось. — А у вас? Где Пашка?
— Нормально, сейчас подойдет. — Гробокопатель вздохнул. — Ничего нормального на самом деле. Все это неправильно, слышишь? Седой перегнул палку. Так быть не должно.
— Жители ушли, чтобы их не убили?
— Да.
— Неужели это обязательно? Разве нельзя принести какую-нибудь клятву? Присягу новому хозяину, и жить себе дальше?
— Нет. Нельзя, — Веник скрипнул зубами, — можно переселиться из предела в предел, но это запомнят и не простят ни те, ни другие. И при малейшем подозрении… — Он многозначительно замолчал. — Урожденная нечисть предпочитает смерть вечному ожиданию удара в спину, только бывшие люди иногда решаются на смену хозяев. Я их понимаю, не для того они обманули смерть, чтобы принять ее здесь.
Пашка задерживалась, гробокопатель потянул меня за собой. Он часто оглядывался, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону всем корпусом.
— Что-то не так? — Тревога, сквозившая в его движениях, передалась мне.
— Все, — ответил падальщик.
Странное дело: запах я почти не ощущала, пока не думала об этом, но стоило вспомнить, как дышать становилось невозможно. Веник прихрамывал — изодранный ботинок остался на земле Заячьего холма. Он шел все быстрее и быстрее, время для вопросов было не лучшее, и я молчала, хотя бежать вслепую за его размашистыми шагами было страшно. Одно успокаивало — моя рука в его. Падальщик свернул, меняя направление, я споткнулась и полетела на землю, сдирая ладони и колени.
— Что происходит? — задыхаясь, спросила я.
Рывок вверх, он снова поставил меня на ноги.
— Все потом. Быстрее.
Падальщик на мгновение прижал меня к себе и опять потащил за собой. Я уже давно потеряла чувство направления, не было слышно переклички бойцов, никто не стрелял, не отдавал команды. Дорога пошла под уклон, и бежать стало легче.
— Святые! Веник! — выкрикнула я, когда почувствовала, что больше не могу.
Он услышал, сначала замедлился, а потом и вовсе остановился, взял уже за обе руки и повел на себя.
— Здесь мостик, осторожно.
— Какой мостик? — Я сделала шаг вперед.
Запах стоячей плесневелой влаги, дорога сменилась настилом, под ботинками было что-то твердое, а не грязная каша.
— Через сточную канаву. Доски крепкие, но все равно держись. — Он потянул меня дальше, единственный ботинок гробокопателя гулко стучал о мостик, пять шагов и опять влажная мягкость земли.
