Они поплыли по Волге. Лазарев взял с собой настройщика — Виталия Алексеевича Митина, человека, одержимого всякими идеями по линии звучания инструментов. Тот впрыскивал коллодий, иголками накалывал и добивался того, что самый простой инструмент начинал хорошо звучать. Иногда только на один вечер, но больше и не было нужно. Он предложил Чернобровову эксперимент. Он сказал:
— Павел Сергеевич, вот в буфете стоит паршивенькое пианино. Я его настрою и буду проверять каждого музыканта-духовика, весь его диапазон по полутонам.
— Зачем это? — спросил Чернобровое в своей обычной высокомерной манере.
— Тогда он будет знать, какая его нота ниже, какая выше.
— Если вам хочется…
И Митин в течение недели пропустил по нескольку раз весь оркестр. Дальше случилось непредвиденное. Никто не ожидал такого потрясающего эффекта. На первом же концерте оркестр сыграл невероятно сильно.
Поездка продолжалась больше месяца. По всей Волге прошли концерты, с большим успехом и резонансом. Поездку омрачило лишь одно неприятное событие. В районе Куйбышева утонул Виталий Алексеевич Митин… Впрочем, в Москве это быстро забылось. Заслугу Митина в новом звучании оркестра никому не пришло в голову признать. В самом деле, не может ведь какой-то настройщик так повлиять на игру огромного коллектива?! И в Мин-культе решили, что Чернобровое созрел для руководства оркестрами.
Через пару лет его стали выпускать на гастроли — дирижировать западными оркестрами. Это оказался неоценимый опыт. Каждая страна, помимо заработанных денег, приносила новое знание.
В Италии, например, Чернобровов понял, что эта страна — не для симфонической музыки. Оперы там играли одни и те же, репертуар не увеличивался. Там были крепкие певцы, и качество оркестра ничего не решало. Каждая репетиция начиналась с получасовым опозданием. Болтали музыканты во время репетиции непрерывно. Не слушали, что говорил дирижер, поэтому приходилось по многу раз повторять, и, кроме того, они все равно все забывали от репетиции к репетиции. Сначала Чернобровое играл с оркестром Палермо. Там располагалась крупнейшая оперная сцена Европы, так называемый «Театр Массимо», который был гораздо больше Большого театра по масштабам, равноценный ему имелся только в Аргентине. Музыканты Палермо очень гордились тем, что это самое большое музыкальное помещение в мире, но, увы, играли так себе. На репетиции Чернобровое сразу же увидел, что гобоист с наглым видом играет все совершенно мимо нот. Чернобровое остановил репетицию.
«Вы не то играете!»
«Нет, я то играю».
«Сыграем еще».
Опять — не то.
«Сыграйте один… Стоп, минуточку, вторая нота си-бемоль, вы играете си-бекар».
«Да…» Играет.
«Нет, третья нота тоже неверна».
Кто-то хихикнул, Чернобровое свирепо оглянулся, и сейчас же наступила тишина. Чернобровое принял это на свой счет — появился строгий маэстро, и все… Он стал понемногу осваиваться.
На следующий день была генеральная репетиция. На ней гобоист снова играл не то, что было нужно. Чернобровое остановился и очень спокойно сказал: «Вы опять ошиблись». Гобоист встал и ушел из оркестра. Чернобровое сделал вид, что ничего не произошло, и оставшиеся пятнадцать минут репетировал без первого гобоя. В антракте он вызвал к себе директора оркестра:
«Что с первым гобоистом?»
«Malato, malato» (заболел).
«Завтра будет? Болен на один день?»
«Да!»
«Хорошо, передайте всем спасибо. Завтра и будем репетировать. Без первого гобоя я репетировать не буду».
«Как, маэстро, мы так любим с вами работать!»
«Нет, нет, вижу, что все совершенно бесполезно, и я ухожу».
В день концерта Чернобровое увидел, как гобоист сидел и учил соло, которое не получалось. Концерт прошел хорошо.
На следующий день Чернобровое уехал оттуда в Страсбург. После первой репетиции директор Страсбургского оркестра угостил его обедом и спросил, какое впечатление оставил его оркестр. Чернобровов сказал, что очень приятное, что в этом оркестре дисциплина ближе к немецкой, чем к латинской, ведь он только что был в Палермо и там…
— Вы обратили внимание на первого гобоиста? — сразу же спросил директор.
— У меня даже был с ним конфликт.
— Какой конфликт?
Чернобровое рассказал.
— Вы сильно рисковали. Он племянник главы неаполитанской мафии.
— А вы откуда знаете?!
— В прошлом году я был директором записи на пластинки. И наш звукорежиссер отказался писать. Попросил, чтобы гобоиста заменили. Но директор оркестра сказал, что не может этого сделать, потому что боится.
— Ну и ну! Чем же все кончилось?
— Тем, что этого гобоиста попросили сделать вид, что он заболел, обещав выплатить ему вознаграждение.
Чернобровов расхохотался. Умеют же люди зарабатывать, ничего не делая, черт возьми!
Эта история обошла западную прессу, и популярность Чернобровова увеличилась. Так ему повезло во второй раз.
В Соединенных Штатах было два оперных театра, имевших постоянную труппу, — Метрополитенопера и Сити-опера. Остальные обычно имеют постоянный хор, который в течение всего года учит на оригинальном языке то, что в течение сезона предстоит исполнять. К тому времени, когда подходит сезон, они набирают оркестр из профессиональных музыкантов. Конечно, ни о какой режиссуре, ни о каком новом прочтении речи быть не может. Задача — все максимально качественно слепить. И вот Чернобровова пригласили «слепить» «Фальстафа» в Чикаго, в «Лирической опере». В главной роли должна выступать великая в Недавнем прошлом итальянская прима Тонелли. Она фактически дебютировала после операции на горле и пришла в негодование, узнав, что пригласили советского дирижера, который будет учить ее петь…
Директор театра сказал, что необходимо найти общий язык.
— Хорошо, — согласился Чернобровое. — Давайте сделаем встречу и небольшую репетицию. Концертмейстер, я, она и переводчик. Мы пройдем всю партию, чтобы выявить общий язык и не оказаться в глупом положении.
Чернобровое решил, что на репетиции Тонелли, как все примадонны, промурлычет что-то в полсвиста, и был готов к этому, а еще к тому, что, вероятно, придется за ней бегать…
И вот Тонелли явилась. Прежде всего, вместо пяти человек в комнате оказалось пятьдесят — набежала пресса. Было совершенно ясно, что назревает скандал, и все репортеры собрались смотреть, как Тонелли станет отчитывать советского дирижера. Чернобровов, не обращая ни на кого внимания, начал играть. И Тонелли начала сразу петь в полный голос, он дирижировать в полную эмоцию, и примадонна за ним пошла.
«Вам удобно?»
«Да… мне здесь хочется немножко ускорить, потому что здесь такое состояние…»
«Хорошо, пожалуйста, — ее замечание было вполне логичным. — А вот здесь я бы хотел, чтобы вы пели быстрей».
