— На любой казни должен быть палач, правильно?
— Ну.
— Вот ты и будешь этим палачом. — Костырин откинулся на подушку и с ухмылкой добавил: — Иди точи топор, мудак.
Бутов смотрел на своего вождя обалдело.
— Но… у меня нет топора, — неуверенно произнес он.
Костырин вздохнул и покачал головой:
— Н-да, Бут… Все-таки тебе надо пореже ходить в спортзал. У тебя ведь есть ствол?
— Да. «Беретта». Оружие итальянских карабинеров. Ты ведь сам мне его подарил, помнишь?
— Вот это и есть твой топор. Приведешь ствол в порядок, чтобы не было осечки. Казнь устроим завтра утром на пустыре за затопленными гаражами. Понял?
— Да.
— Ну тогда иди и работай.
Бутов послушно поднялся с кровати и направился к двери. Но вдруг остановился и оглянулся.
— Слышь, Димон, а ты это серьезно? Ну, насчет казни? Может, это просто прикол?
Костырин, пристально глядя на Бутова, покачал головой:
— Нет, Бут, не прикол.
Бутов кивнул, но вместо того чтобы уйти, стал как-то неуверенно переминаться с ноги на ногу.
— Что? — окликнул его Костырин. — Хочешь что-то спросить?
— Я это… — смущаясь, начал Бутов. — Я хотел сказать, что… В общем, как-то это нехорошо.
Костырин прищурился:
— Что нехорошо?
— Ну это. Казнь. Пацаны могут не понять.
Лицо Костырина исказилось гримасой ярости, и Бутов наклонил голову и уткнул взгляд в пол, как бы заранее реагируя на поток брани, который должен был политься на его бедную голову. Но внезапно лицо Костырина разгладилось и стало задумчивым.
— Гм… — произнес он. — А ведь ты прав. Что-то во всем этом есть отвратное. Что-то нечеловеческое, да?
— Точно, — облегченно вздохнув, кивнул Бутов. — Как-то это не по-нашему, не по-русски.
— Гм… — вновь сказал Костырин и задумчиво подергал пальцами мочку уха. — Тогда мы вот что сделаем. Мы… — Глаза его вспыхнули. — Мы устроим не казнь, а дуэль!
— Дуэль? — вскинулся на непонятное слово Бутов. — Это что, как у Пушкина с Донбасом?
— С Дантесом, болван. Драться будем на ножах. Посмотрим, кому повезет на этот раз.
— Может, не надо на ножах? — с сомнением спросил Бутов. — У тебя еще и швы толком не срослись. Да и залежался ты тут… без тренировок. Выдохнешься быстро.
— Это не твоя забота, — холодно сказал Костырин. — Достань два хороших охотничьих ножа. Мои вкусы ты знаешь. И не забудь наточить! Лично проверю, понял?
— Понял.
— Ну а понял, так действуй.
19
Профессор Киренко вошел в дом и опустил тяжелые пакеты на пол.
— Привет, Андрей! — зычно поприветствовал он своего молодого гостя. — Ну как ты тут? Не голодаешь?
— Здравствуйте, Николай Андреевич! Оголодать тут невозможно. Скорей уж потолстеть! В вашем холодильнике запасов на неделю хватит.
— Это верно, — с улыбкой согласился профессор. — Люблю, когда холодильник забит под завязку. Вероятно, таким образом я избавляюсь от детских комплексов. Видишь ли, когда я был ребенком, мы с мамой жили в Сибири. Мы — это я, мама и два моих брата. Мама работала медсестрой, а после смены еще и санитаркой подрабатывала. Но денег все равно, катастрофически не хватало. Другим детям по ночам снятся полеты в космос, а мне постоянно снились сосиски и котлеты. Смешно, правда?
Андрей поднял пакеты и потащил их к холодильнику.
— Мне в детстве еда тоже снилась, — сказал он, распихивая продукты по полкам. — Но только в виде шоколада и петушков из жженого сахара.
Уложив продукты в холодильник, Андрей включил чайник и вернулся к столу.
Профессор Киренко вытер потный лоб платком, озабоченно посмотрел на Андрея и сказал:
— Я узнал насчет генерала Костырина. Он действительно генерал-майор и действительно дядя Дмитрия Костырина. Так что в милицию я соваться побоялся. Однако я узнал и кое-что обнадеживающее. Несколько дней назад в Питер приехала следственная группа из Москвы. Там у них главный следователь с такой смешной фамилией… Как же его… — Киренко наморщил лоб и защелкал пальцами. — Что-то восточное… А, вспомнил! Турецкий! Так вот, мне обещали достать телефон этого Турецкого. Думаю, ему я и позвоню.
Андрей с сомнением покачал головой:
— Не знаю, Николай Андреевич, можно ли верить этим москвичам?
Профессор махнул платком:
— Не волнуйся. Сначала я сам с ним встречусь. Поговорю, выясню, что он за человек. Мне кажется, я умею разбираться в людях. Ну а потом, если пойму, что все в порядке и Турецкому можно доверять, привезу его сюда. Как тебе такой план?
Андрей вздохнул и признался:
— Не очень. Утешает лишь то, что вы действительно умеете разбираться в людях.
— Это не. единственное, что я умею. Давай-ка зажги плиту. Сейчас я буду готовить шикарный обед. Называется мясо по-неаполитански!
Андрею стало стыдно.
— Николай Андреевич, может, не стоит? — смущенно сказал он. — Мне, например, и бутербродов хватит.
— Бутербродами можно набить желудок. Но получить удовольствие от пищи — это увы и ах! Разжигай огонь!
Андрей зажег плиту, но продолжал смущенно бубнить:
— Да, но нужно напрягаться, тратить время. А у вас наверняка много дел.
Профессор улыбнулся:
— Милый мой, если бы приготовление обеда было напряжением сил, я бы за это не взялся! Но для меня это — просто развлечение. Причем развлечение долгожданное, поскольку готовлю я не часто. Но весьма и весьма охотно.
Николай Андреевич переоделся, помыл руки и, закатав рукава, взялся за работу.
Готовя, он напевал себе под нос:
Жил Александр Герцевич,
Еврейский музыкант.
Он Шуберта наверчивал,
Как чистый бриллиант.
И всласть с утра до вечера,
Заученную вхруст,
Одну сонату вечную
Играл он наизусть…
Андрей усмехнулся:
— Не знал, что вы поклонник творчества Пугачевой.
— Я, молодой человек, главным образом, поклонник творчества Мандельштама.
— Знакомая фамилия. А кто это?
Пришел черед профессора усмехаться:
— Темные вы люди, молодежь! Осип Мандельштам — величайший русский поэт двадцатого века.
— Гм… А разве величайшие — это не Есенин с Маяковским?
Киренко повернулся к Андрею и, помахав перед лицом ложкой, как указкой, сказал:
