— К каким уликам? — не понял Шевцов.
— Там узнаешь.
Турецкий повернулся и как ни в чем не бывало пошел своей дорогой, размахивая кейсом.
— Эй! Эй, вы!
Турецкий обернулся и небрежно бросил:
— Если вздумаешь за мной тащиться, следующую ночь проведешь в камере.
Шевцов остановился. Разговор был окончен.
11
Звонок раздался полчаса спустя.
— Александр Борисович Турецкий? — спросил вкрадчивый тихий голос.
— Он самый, — ответил Турецкий. — Кто говорит?
— Хозяин кейса, который вы так беззастенчиво отобрали у моего человечка.
— Как вас зовут?
В трубке повисла пауза. Затем вкрадчивый голос ответил:
— Сергей Михайлович.
— А фамилия?
Послышался смешок и вслед за тем:
— Она не слишком благозвучна. Поэтому называйте меня по имени-отчеству.
— Хорошо, с фамилией мы повременим. Теперь я хочу знать, кто вы?
— Я? Художник. И друг художников. А вы, насколько я понял, представитель Фемиды?
— Что-то вроде этого.
— Я хочу вернуть мой кейс, Александр Борисович. Вы изъяли его незаконно.
— Правда? Докажите.
— Доказать что?
— Что он действительно принадлежит вам. В кейсе, между прочим, двести тысяч долларов. Вы готовы ответить, откуда у вас такие большие деньги?
— Что вы хотите? — после паузы спросил Сергей Михайлович.
— Встретиться с вами.
— Гм… И тогда вы отдадите мне кейс?
— Возможно.
— Хорошо. Скажите, где вы, и я пришлю за вами машину.
— Вот так бы и давно. Записывайте.
Особняк был не слишком большой, всего-навсего три этажа, и не слишком роскошный — лишь два мраморных льва на крыльце. Забор возвести еще не успели, поэтому двор просматривался насквозь.
— Хороший домик, — похвалил Турецкий.
Один из верзил, сидевших с ним машине, усмехнулся:
— Хороший. Только нам не туда.
Машина и в самом деле обогнула особняк стороной и остановилась возле простого пятистенка, бревна которого потемнели от времени.
Хозяин, невысокий, сухопарый, с худым, морщинистым лицом, встретил их на крыльце. Сергей Михайлович был в старом ватнике и вязаной шапочке, на ногах — валенки с галошами. В руке — лопата.
— Здравствуйте, Александр Борисович! — улыбнулся Сергей Михайлович, почти не разжимая губ.
Турецкий захлопнул дверцу машины и направился к крылечку.
— Здравствуйте, Сергей Михайлович. — Они пожали друг другу руки.
— Хорошо Добрались? На ухабах не трясло?
— Добрались хорошо, — ответил Александр Борисович. — Жаль только, округой полюбоваться не получилось. Ваши культуристы напялили мне на глаза повязку.
— Необходимая предосторожность, — объяснил хозяин.
— Неужели вы думаете, что при желании я не смогу найти ваш дом и установить вашу личность?
— Может, да. А может, нет, — неопределенно ответил Сергей Михайлович. — Да и сомневаюсь я, что у вас появится такое желание. У вас и без меня проблем по горло.
— Это верно, — согласился Турецкий.
— Александр Борисович, вынебудетепротестовать, если мои ребятки слегка вас… обыщут?
— Боитесь, что я вас застрелю?
Сергей Михайлович улыбнулся:
— Вот уж этого нисколько не боюсь. Боюсь другого. Вдруг у вас хватило простоты принести с собой микрофон. А я, знаете, никогда не даю интервью.
Турецкий развел руки в стороны, и «мальчики» тщательно его обыскали. Один из них повернулся к хозяину и пробасил:
— Он чист.
— Тогда прошу в дом, Александр Борисович!
В доме тоже не было никакой роскоши, только все самое необходимое. Стол, кресла, диван, пара шкафов и полки с книгами и художественными альбомами (Турецкий разглядел альбомы Рембрандта, Пикассо, Поллока и Клее). В камине уютно потрескивали березовые поленья. На каминной полке стояла бронзовая женская статуэтка.
— Итак, Александр Борисович, — начал Сергей Михайлович, когда они расселись в кресла, — вы сдержали слово и вернули мне мой кейс. Я тоже хозяин своему слову. Я обещал вам встречу, и вот вы здесь. Что вам от меня нужно? Только давайте без обиняков, у меня не так много времени.
— Сергей Михайлович, в городе идет молодежная война. И многие считают, что вы можете ее остановить.
Хозяин дома помрачнел.
— Художники-графферы вместо красок взяли в руки дубинки и ножи, — продолжил Турецкий. — Забит насмерть восемнадцатилетний парень из общества «Русская память». Неделю назад графферы избили четверых членов патриотического союза «Воля». У одного из них сломан позвоночник. А еще один — ослеп. Отслоение сетчатки. Слышали об этом?
Сергей Михайлович мрачно усмехнулся.
— Если вы хотите, чтоб я расчувствовался, то напрасно стараетесь, — желчно сказал он. — Мне нисколько не жаль этих ублюдков. И потом, зачем вы мне все это рассказываете? И откуда у вас информация о том, что в избиениях замешаны графферы? Художники — смирный народ. Если они с кем-то и воюют, то исключительно при помощи линий, образов и цветов.
Турецкий дернул щекой:
— Бросьте. Есть свидетели.
— Вот как? — Брови Сергея Михайловича взлетели вверх. — Тогда почему виновные до сих пор не наказаны?
— Потому что жертвы молчат. Они предпочитают торжеству закона личную месть.
Хозяин дома слегка оттаял и даже покивал в знак согласия:
— Вот это уже ближе к делу. Не знаю, кто там, кому и за что мстит, но графферов… (я подчеркиваю: графферов, а не скинхедов!) действительно избивают. И даже убивают! Юных парней, из которых в будущем могут вырасти наши, русские, Рафаэли и Рембрандты. Это, между прочим, наше национальное достояние. Что сделали вы, Александр Борисович, чтобы уберечь их от беды?
— Это демагогия, — сухо произнес Турецкий.
— Правда? А мне кажется, что демагогия — это то, что вы говорите.
Александр Борисович поморщился, как от зубной боли, и устало вздохнул:
— Если вы будете продолжать в таком же тоне — мне с вами не о чем говорить.
— В таком случае, зачем вы жаждали этой встречи?
— Я считал вас умным человеком. По крайней мере, человеком, который слышит не только самого себя. Но, видимо, я ошибся.
— Вы не ошиблись, — веско сказал хозяин дома. — Давайте так: вы будете говорить, а я — молчать и слушать. И постарайтесь пока обойтись без вопросов. Я хочу услышать ваш монолог. Ваши мысли на этот счет.
