Мальчишка замолчал.
— Это все? — тихо спросил Андрей.
— Да вроде все. Потом мы сразу по домам ушли.
— Вы кому-нибудь об этом рассказывали?
Мальчишка покачал головой:
— Не-а.
— Почему?
— Так никто и не спрашивал.
Мальчишка помолчал, искоса поглядывая на бледное лицо Андрея. Потом сказал:
— Слышь, парень… Ты только не рассказывай никому, что мы с Витькой там были. Вдруг менты и правда все это дело на нас повесят. А у меня мать больная. Если что, у нее ж сразу инфаркт будет.
— Не расскажу, — пообещал Андрей. Он вынул из кармана бумажник и отсчитал мальчишке еще две сотни: — На, держи. И забудь о том, что меня видел, понял?
— Понял, — кивнул тот. — А почему забыть-то?
— Потому. Потому что кончается на «у».
— Детский прикол, — усмехнулся мальчишка. Он взял со скамейки бутылку колы, выжидательно посмотрел на Андрея. — Ну че, я тогда пойду?
— Подожди. Ты разглядел лица этих парней?
— Только одного. Того, которого раньше где-то видел.
— Опиши мне его.
— Ну… — Мальчишка наморщил лоб и напряг память: — Рожа такая… как у вампира. Бровей как будто нет, одни глаза. И губы длинные — до ушей. И еще я запомнил — руки у него были красные.
— Как это — красные? — не понял Андрей.
— Да так. Будто с мороза. У других нормальные, а у этого — красные. У меня такие бывают, когда я в снежки без перчаток играю. Больше ничего.
— Он был лысый, этот парень?
— Не знаю, он в шапке был. Остальные — точно лысые, а этот…
— Во что он был одет?
— Да Не помню я уже. Ну, куртка такая черная… Джинсы. И шапка тоже черная.
— Ты бы смог его узнать, если бы встретил?
Мальчишка подумал и ответил:
— Наверно. А может, и нет. Может, я вообще все перепутал. Фонарь там был слабый, да и сидели мы с Витькой далеко. — Мальчишка с тоской посмотрел на Андрея. — Слышь, я пойду, а? Мать волноваться будет. А мне еще колу эту Витьке тащить. Я ж проспорил.
— Иди, — разрешил Андрей.
— Ты это… — Мальчишка явно замялся. — Ты не расстраивайся. Мне мать всегда говорит, что жизнь — штука сложная. Сегодня геморрои, а завтра — Гималаи.
— Иди уже, советчик, — усмехнулся Андрей.
И мальчишка побрел по асфальтовой дорожке, держа под мышкой свою драгоценную кока-колу.
11
А вечером Андрей напился в компании Гоги и Герыча, которые вызвонили его прямо на лекции по проблематике современной истории и потребовали, чтобы он выставился. Парням задержали выплату гонораров до следующего вечера, а у них, по меткому выражению Гоги, «нутро горело так, что даже пукать страшно!»
Собрались в одном пивном подвальчике на Гаванской. После двух кружек разговор друзей свернул в философское русло. Обсуждали вопросы бытия, любви, смысла жизни и секса. Впрочем, как всегда. Но когда — по предложению Гоги — друзья отполировали пиво водкой, беседа стала несколько агрессивной. Началось все с заявления Гоги о том, что еврей — самая мудрая нация в мире.
— Потому что приспосабливаться умеют? — уточнил Герыч.
Гога покрутил головой:
— Нет. Приспособиться любой дурак может.
— А, понял, — вновь кивнул Герыч. — Они не только выживут в любой пустыне, но и зацветут там буйным цветом. Так?
— Опять не угадал. Выжулить миллиончик-другой — дело не хитрое.
— Что-то у тебя не слишком получается, — заметил на это Андрей.
Гога небрежно махнул рукой:
— Любой русский мог бы стать миллионером, если б не был лентяем и не увлекался вот этой отравой. — Гога щелкнул пальцем по графину с водкой.
— Тогда в чем дело? Почему твои евреи — самые умные? — не унимался Герыч.
— Не умные, а мудрые. А мудрые они потому, что их главный жизненный принцип — талион!
— Это еще что за байда? — нахмурился Герыч, который терпеть не мог, когда Гога корчил из себя умника.
— Талион — это месть, — ответил Андрей. — Око за око.
— Точняк! — кивнул Гога. — Я, мужики, так считаю. Если ты чужую жизнь отнял, то должен заплатить своей собственной. Ограбил кого-то — пускай и твои шмотки реквизируют. Тогда каждый, прежде чем соседу нагадить, будет эту кучу дерьма на себя примерять.
— Чушь! — фыркнул Герыч. — Если по твоему талиону жить, то люди насмерть перегрызутся. Как звери!
— У зверей талиона нет, — веско напомнил Гога. — Это чисто человеческое изобретение.
— Это не человеческое изобретение, а человеческая дурость, — сказал Герыч. — Дурость и жестокость.
— Без талиона люди тем более перегрызутся, — не сдавался Гога. — Как, по-твоему, люди должны выяснить отношения? Как они должны жить в общем доме под названием Земля, а?
Герыч икнул и сказал:
— Они должны прощать друг друга. Подставлять другую щеку.
— Нормальный разворот! — хохотнул Гога. — Так тебя же по этой твоей щеке и долбанут! Так, что все зубы к чертям повылетают!
— Раз долбанут, два долбанут, а на третий задумаются, — сказал Герыч. Повернулся к Андрею и уточнил: — Правильно я говорю, Андрюх?
Тот вздохнул и пожал плечами:
— Не знаю, Гер. Может, Гога и прав. Может, подонки заслуживают того, чтобы их стирали с лица земли.
— Во-во, и я о том же! — обрадовался Гога. — Слушайте, у меня предложение. Давайте накатим еще по сотке и пойдем патрулировать улицы!
— Как это — патрулировать? — не понял Герыч.
— Как-как, просто. Как дежурные раньше патрулировали. Будем ловить хулиганов и асфальт их рожами полировать! И так каждую ночь.
Герыч поморщился и сказал:
— Дурак. Ты до первого мента только и дойдешь.
Последняя реплика заставила Гогу задуматься.
Около минуты он сидел, шевеля бровями, потом вздохнул и сказал печально:
— Н-да. Нет у нас еще твердой смычки между властью и представителями интеллигенции.
— Это ты, что ли, представитель? — уточнил Герыч.
— Ну не ты же, — так же печально ответил ему Гога. Потом повернулся к Андрею и сказал: — А вообще, Андрюх, я тебе так скажу: не грузись ты всеми этими делами. Жизнь — штука сложная. В ней всякое бывает.
— Я сегодня это уже слышал, — сухо ответил ему Андрей.
— От кого?
— От одного пацана. Такой же, блин, умный, как ты.
— Правда? Ну, вот видишь. Одна голова хорошо, а две лучше. Если тебе две головы за один день об этом сказали, значит, так оно и есть.
