Локтев встал. Думать о жене он себе запретил, потому что от этих мыслей к горлу подкатывал горький ком, а к глазам сильного и твердого человека подступала влага.
Он вернулся в избу. Ну вот и ладно: дочь уже спала.
Как же она похожа… Все, стоп, хватит!!! Надо ложиться. Локтев взглянул на часы. Ого, уже четыре. Оказывается, он просидел на крыльце, считай, два часа. Нет, спать, спать немедленно. Завтра будет много дел. Завтра сюда слетятся разные надутые люди. Если китаец действительно такая большая шишка, значит, расследование поручат кому-нибудь посерьезнее этих милиционеров.
Он не заметил, как снова сел, стал пощипывать бороду. Если бы была жива Оксана, все было бы проще. Она никогда не пыталась словами утешать или взбадривать его, она просто смотрела — ясными и добрыми глазами. Она не была по-мужски мудра, она была мудра по-женски, теплотой и лаской. Она бы сейчас посмотрела на Локтева, и ему стало бы легче…
Или, может быть, дело в другом? Может быть, он, здоровый, нормальный мужик извел сам себя анахоретством? Может быть, посмотри на него сейчас хоть как-нибудь обыкновенная женщина, ему бы стало легче? Нет. Локтев даже в мыслях не хотел этого, считал предательством ее памяти. Впрочем… иногда сам себе признавался, что Оксана, если она смотрит на него с небес, сказала бы своими глазами — глупый, жизнь продолжается, и я хочу, чтобы ты жил… Локтев вскинул голову. Он, не заметив как, задремал, сидя за столом.
Понял лишь, когда обнаружил себя в таком положении. «Это уже превращается в дурную привычку», — подумал Локтев сначала, а потом вспомнил, что разбудил его какой-то посторонний в лесу звук. Где-то совсем рядом.
Локтев вскочил, шагнул к двери, но она сама распахнулась.
На пороге стояла женщина и смотрела на Локтева. Напророчил.
9
Гордеев включил вытяжку над плитой. Эта нехитрая процедура родила у него странную ассоциацию с собственной работой- Хоть он вроде бы и вольный человек. Не на государевой службе, в отличие от Туредкого, состоит, и тем не менее и ему не чужды грустные, мысли о собственной марионеточности и несамостоятельности. Словно кто-то включает и выключает его в нужный для себя и непонятный для него, Гордеева, момент…
Генезисом ужина предполагались фаршированные перцы, которые уже давно ждали своего часа в морозильнике. Ненавязчивым гарниром — разнообразная овощная смесь, состоящая преимущественно из капусты — брюссельской, брокколи, цветной, всякой — потому что, как ехидно утверждал апологет здорового питания Денис Грязнов, мужчины средних лет должны именно таким образом заботиться об одной своей интимной железе. Точнее, и таким — тоже. А еще — разнообразная свежая (вчерашняя) зелень, включая загадочный шпинат, который на Западе, опять же по сведениям Грязнова-младшего, жрут в неимоверном количестве, и от этого им всем там — счастье. Овощная смесь — оттуда же, из морозильника, разогревалась за считанные минуты на сковородке, безо всяких микроволновок и закуской служила идеальной — легкой, гармоничной, как уже было сказано, ненавязчивой. Это ведь очень важно — чтобы закуска была ненавязчивой. Юрий Петрович с тревогой оглядел плацдарм предстоящих боевых действий: возможно, чего-то не хватало? Всякие мелочи, вроде нарезанных лимончиков, сейчас в расчет не шли. В принципе, в запасе еще имелись четыре роскошных свиных стейка. Гордеев чувствовал себя сподвижником Наполеона, каким-нибудь маршалом Неем, человеком безусловно ключевым, но отнюдь не стратегического ума, решающим пусть и гениально, но локальные задачи.
Наполеон же, тем временем, второй уже раз разговаривал с женой, малоуспешно пытаясь изменить тон с виноватого на наступательный:
— Ирина, ну что я могу поделать, если срочное совещание у генерального?! Как оно может происходить без его помощника? Ты представляешь себе родительское собрание в своем музыкальном училище, на которое ты сама не пришла? Ах, можешь?! Это кто не думает о семье? Это кто забыл, где он живет?!
Да, подумал маршал Ней, так битву не выиграешь.
— …А я тебе в десятый раз объясняю, что то, что ты полчаса назад не застала меня на рабочем месте, ровным счетом ничего не значит! Я сейчас просто по этажам летаю! — убеждал Турецкий, полулежа в кресле. При этом он еще пытался лезть на рожон: — А вот сейчас я как раз забежал в свой кабинет, так что ты, любимая, позвони мне сейчас, вот позвони, и увидишь, кто снимет трубку! Я сниму! Понятно? Не звонишь? А почему? Потому что и так уже со мной разговариваешь! Слушай, Ирка, ты даже не представляешь, какая у нас тут катавасия! Ты только вообрази себе, что сейчас вообще в городе творится! Как — что случилось!? Ирка, не будь дурой! Подожди, так ты ничего не знаешь?! Ты хоть новости слушала сегодня? Ах, тебе некогда, ты работаешь?! Ну тогда о чем вообще говорить? — Тон стал оскорбленным. — Да мы тут все, можно сказать, чуть на воздух не взлетели! Ты Юрку Гордеева помнишь? Хороший мужик был, верно?
Гордеев слегка вздрогнул, но продолжал неутомимо трудиться на кулинарном фронте.
— Что? — кричал Турецкий. — Нет, кто сказал «был»? Это я сказал «был»? Я не говорил «был»! Хотя до этого, извини за тавтологию, было недалеко! Рукой подать! Его контузило, если хочешь знать, да! И я его на собственных руках сегодня в больницу отвез. В какую больницу? В нашу больницу, там, где у Дениса все схвачено. Не понял, что ты сделаешь? Отнесешь завтра передачу? Слушай, твоя подозрительность не имеет разумных границ! Ну и что, что ты жена следователя? А если я — муж музыкантши, и ты во мне сейчас оскорбляешь чувство гармонии?! Ирка, не будь стервой! Да говорю я тебе, не нужно ему никакую передачу, там такой сервис, ты себе не представляешь, и, кроме того, он… он вообще, наверное, уже дома. Я же говорю, легкая контузия — и все. Что? Что за безумные фантазии? Да с чего ты взяла, что я у него на кухне сижу?! Да я через пятнадцать минут на пресс-конференции вместе с Меркуловым буду сидеть, ты лучше телевизор включи!
Гордеев потер виски от напряжения: чем черт ни шутит? И как вообще разобраться в сумасшедшем наборе сегодняшнего дня? Вдруг он сейчас включит телевизор, а там и правда — дражайший Александр Борисович собственной персоной? В прямом эфире!
Через несколько минут он закончил свои приготовления, а Александр Борисович — дежурную перебранку с женкой, многотерпеливой Ириной Генриховной, повидавшей и испытавшей на своем веку всякое, но от этого не утратившей ни молодой своей красоты, ни всепоглощающей любви к мужу.
Турецкий вышел на кухню, потирая ладони в предвкушении, и вдруг в негодовании уставился на бутылку все того же армянского коньяка (бутылку-то уже другую, разумеется).
— Юрец, да ты что, издеваешься?!
— А что? — слегка испугался маршал Ней.
— Драгоценный десертный напиток — и под горячие закуски?!
— Ты хочешь сказать…
— Я не хочу сказать, я громогласно заявляю: водка, водка и ничего, кроме водки! Немедленно и по пятьдесят.
Из холодильника была изъята початая бутылка «Русского стандарта» и под созревшие перцы опрокинуты первые рюмки.
