Бородатый на секунду задумался и согласился, тут же убрав шашку в ножны. Таким образом сапог был снят вместе с носками и брюками и Василий, как и его отец, тоже остался в одном нижнем белье. Отца же в это время не было видно. Только слышалось хлестанье плетей и его душераздирающие крики. Слышали эти крики даже в деревне.
Раздев, Василия также бросили в снег лицом и также стали стегать его плетью. Но тот, закусив до крови губы, не проронил ни звука, чем ещё больше раззадоривал палачей. Наконец, антоновцы устали махать плетьми. И один из бивших его вынул шашку из ножен. Василий инстинктивно приготовился встретить удар: втянул как можно глубже голову в плечи. О чём он думал в этот момент? Ни о чём, и в то же время о многом. Вся его жизнь в секунду прокрутилась в его мозгу. И в этот момент он почувствовал первый, наиболее сильный удар. К счастью, он пришёлся не в сонную артерию, а в затылочную часть черепа. Боль была страшная, в глазах у него сразу потемнело и посыпались искры, миллионы искр. Остальные удары Василий уже не чувствовал и даже не считал, сколько их было всего. Наконец, палач вложил шашку в ножны и стал садиться на коня. Отъехав, он присоединился к поджидавшим его товарищам.
Ужасная боль пронзила всё тело Василия, леденящий холод охватил его. Даже сознавая, что любое движение причинит ему новые страдания, он попытался пошевелиться. Но это движение тут же было замечено, и вот уже до ушей Василия донёсся окрик Антипова:
— Ванька, ехай переруби ему горло, а то он ещё живой!
Да, Василий Кубляков, несмотря на восемь нанесённых ему в голову ран, оставался ещё живым. Видно, не пришло время умирать. И, услышав окрик Антипова, он пошёл на хитрость: при приближении палача ещё раз слегка пошевелился, вздохнул, дёрнулся и, притаив дыхание, замер.
— Он сдох, — увидев это, крикнул Ванька. — А если ещё не сдох, то всё равно замёрзнет. Едемте!
И они уехали.
81
Сколько ещё так лежал Василий Кубляков, он не помнил. Дождался, когда в лощине стало совершенно тихо. Прислушавшись, он решил приподняться, чтобы убедиться, действительно ли все уехали. Приподнявшись, он едва поначалу не потерял сознание — голова сильно кружилась и перед глазами стояла пелена. Привыкнув немного к такому положению, тело успокоилось и Василий вновь открыл глаза. В лощине действительно не было никого, лишь разбросанные в разные стороны носки с портянками, да лежавший в стороне отец, издававший предсмертные хриплые звуки. С огромными усилиями Василий приподнялся на колени. Он попытался доползти до отца: если и суждено умереть, то на его трупе. С другой стороны, на пока ещё тёплом отцовском теле можно было хоть на некоторое время дольше продержаться.
Но сил долго стоять на коленях не было. Руки были связаны, концы пальцев окоченели. Попытки их развязать ничего не дали. Изрубленная голова падала на грудь, заливая его всего кровью. Василий лёг, ногами сдвинул портянки, положил на них голову, а в шапку засунул ноги. Теперь и помирать не так страшно.
Вдруг, некоторое время спустя, послышался скач верхового, который, спустившись в лощину, проезжал по дороге мимо Кублякова. Василий чуть приподнялся и узнал мужика из села Максимовки Алексея Пимочева. Он неоднократно приходил молоть хлеб к ним на мельницу. Кубляков знал, что Пимочев воевал на стороне антоновцев, но ему очень хотелось выжить.
— Алексей, — слабо позвал его Кубляков.
Пимочев вздрогнул, подъехал поближе к лежавшему и спрыгнул с коня.
— Василий, ты ещё жив?
— Да, жив. Развяжи мне руки. Мне неудобно лежать. Да и скажи ты мне, пожалуйста, за что вы меня изрубили? Ты же сам знаешь, что я никогда никому ничего плохого не делал.
— Я в этом не участвовал, — отвёл глаза в сторону Пимочев. — И когда узнал, что вас хотят зарубить, то поскакал, чтобы заступиться, да не успел.
— Развяжи всё-таки мне руки, — снова попросил Кубляков.
Но Пимочев вновь вскочил в седло и уже сверху крикнул:
— Зачем? Тебе всё равно умирать.
И поскакал дальше.
Кубляков тихо застонал и лёг на спину. Он снова остался один в ночной безмолвной лощине. Потерял сознание. Привёл его в чувство какой-то шум. Он открыл глаза. Со стороны деревни раздавался топот многих человеческих ног и слышались голоса. Хотел было опять приподняться, но его покинули последние силы. Люди подошли сначала к старшему Кублякову, затем к Василию. Окружили его со всех сторон.
— Василий, ты жив?
Кубляков не узнал мужской голос, но ответил:
— Жив пока. Развяжите мне руки, мне больно.
Крестьяне вдруг замолчали, стали о чём-то перешёптываться друг с другом. Постояли ещё немного и ушли. И вновь в лощине установилась тишина, как в могиле. И вдруг — вороний крик.
— Прилетели, стервятники, — одними опухшими губами зашептал Василий. — Я ещё не ваш, врёте.
Всё это время братья и сестра Кубляковы бегали по Орловке в поисках лошади, чтобы привезти тела отца и брата домой. Но никто им так и не решился дать свою лошадь, боясь последующей за этим расправы. Из всей деревни дерзнул лишь один крестьянин, Морозов. Кубляковы и не знали, как его благодарить.
Минут через двадцать к Василию подошла ещё одна группа людей. Так же, как и первая, посмотрела на Василия, поинтересовалась, жив ли, поговорила с ним и так же ушла. Василий понял, что они просто боятся забирать его: видимо, им пригрозили антоновцы. Впрочем, ему теперь уже стало всё равно. Тела своего он уже не чувствовал. Он замерзал.
Но вот вновь бегут люди, вновь окружают его, склоняются к нему, спрашивают, жив ли. Будто издевались. Василий открыл глаза, еле слышно ответил:
— Живой.
Наконец-то ему стали развязывать руки, надели на руки перчатки, на ноги носки. Ещё один крестьянин укрыл его шинелью. После этого, посоветовавшись между собой, они решили нести Василия на руках домой. Несли его с трудом. Пиджак, используемый носильщиками, как носилки, был коротким. Подхватят его под голову, Василий чуть не плачет:
— Ребята, бросьте, вы разрываете мне раны.
Опустят ниже, у Кублякова голова болтается и мешает им идти, при этом, углы пиджака выскальзывали из перчаток, а нести без перчаток тоже невозможно — руки моментально замерзают. Но, несмотря на это, у них даже мысли не возникало бросить Василия. Почти полдороги уже прошли, когда перед ними остановилась подвода с братьями Кубляковыми. Обрадовавшись, что Василий жив, они переложили его в подводу и помчались домой. Внесли его в избу, положили прямо на пол посередине комнаты, передали в заботливые руки матери и сестры, а сами вернулись в лощину за телом отца.
Но какие муки ещё раз пришлось испытать Василию, когда он в тёплом помещении стал согреваться! Всё внутри него дрожало. Дрожал каждый нерв, каждый кусочек тела. В то же время в отмороженных частях щемящая боль становилась всё более невыносимой. Он стал кричать.
