Но не тут-то было. Каким-то образом антоновцам стало известно о дате отъезда (ведь сборы в дорогу такой большой семьи всё-таки хлопотное дело, а может, просто так совпало), и накануне , 13 марта, на любимый русским людом праздник — прощёный день масленицы, на дом Кубляковых совершил налёт небольшой отряд антоновцев из семи человек, во главе с Иваном Антиповым. Впрочем, удача сопутствовала Антипову уже в дороге: они наткнулись на Василия на дороге, когда он возвращался с мельницы, принадлежавшей его отцу, в Орловку. Окружив Василия, антоновцы отобрали у него книжку с документами и под конвоем вернули на мельницу. Но там никого, кроме матери, не было.
— Где Николай? — спросил Антипов у Кубляковой.
— Разве ж он мне докладает, куды ходит, — ответила женщина и стала креститься.
Трогать её не стали. Антипов кивком головы указал двум своим людям оставаться в доме в качестве часовых, а сам с остальными бросился на поиски старшего Кублякова. Спустя некоторое время привели и его самого.
— Ну что, коммунарский прихвостень! — воскликнул Антипов. — Счастливой жизни при обшем хозяйстве захотелось?
Антипов посмотрел на своих людей и те в голос захохотали.
— Чтоб и мельница твоя, и коровы с лошадями, и баба твоя были общими для всей Орловки!
Взрыв хохота снова потряс дом.
— Ну что, Николай Кузьмич, може, прежде, чем делиться с коммунарами, поделишься и с нами?
Антипов подошёл к Кублякову-старшему и плёткой чуть приподнял ему подбородок.
— Нету у меня ничего, — уставшим голосом ответил Кубляков. — Всё, что было, забрали либо ваши, либо коммунары.
— Врёшь, поди! — не поверил Антипов.
— Ну, тады ищите сами.
— А и найдём, — обозлился Антипов и со всего маху врезал Николаю Кублякову плёткой. — Гуляй, мужики, — подал он команду.
Дважды повторять не пришлось. Пятеро принялось рыскать по дому, а ещё один присоединился к своему вожаку в стегании плёткой хозяина дома. Когда же сундуки со скрабом были опустошены, Антипов велел пойти в деревню и найти две подводы с подводчиками.
Уложив всё награбленное в одну подводу, отцу и сыну Кубляковым велели садиться в другую.
— Трогай к Кочетовке! — приказал Антипов подводчикам.
Но тут один из них, парнишка лет шестнадцати, Тимофей Морозов, стал отказываться. Между Орловкой и Кочетовкой была большая глухая лощина и все местные знали, что партизаны любили расправляться со своими врагами именно в таких лощинах.
— Мужики, берите лошадь с подводой, — заскулил парень. — Мне батя не велел из дому надолго отлучаться.
— Ты, щенок, перечить нам будешь?! — взорвался один из партизан и, не раздумывая, огрел парня плёткой. — Я те покажу, батя не велел. Бери вожжи в руки и вперёд.
Парнишке ничего не оставалось делать, как сесть в подводу и стегнуть лошадь вожжами. Партизаны проявили благородство, разрешили родным попрощаться с увозимыми. Рядом с подводами стояли, все в слезах жена хозяина, его дочь и племянник.
— Ну, прощайтесь с ними, больше вы с ними никогда не увидитесь, — произнёс Антипов. — Да не сердитесь на нас, а то мы ещё к вам приедем завтра.
Рыдания и выкрики женщин, молчаливые объятия мужчин. Спустя пару минут подводы тронулись. Кубляковы железным усилием воли старались держать себя в руках, чтобы никто из конвоиров не заметил даже малейшего их волнения. Отъехав саженей 50 от дома, Василий предложил:
— Ну, папаня, давай в последний раз покурим, что ли!
Отец вынул из кармана пальто кисет, свернул папироску. Хотел свернуть ещё одну, но кончилась бумага.
— Будем курить одну, — успокоил его Василий.
Курили по очереди, по несколько затяжек. И смотрели, как ехавший сзади бородатый партизан то и дело вынимал из ножен шашку, размахивал ею в воздухе и проговорил, глядя на пленников:
— Вот ваша смерть!
— И за что же это вы нас хотите зарубить? — сделав последнюю затяжку, спросил Василий у того самого, грозившего им шашкой, мужика.
Но тот лишь погрозил им кулаком и промолчал.
Стали приближаться к лощине. Скоро начнёт темнеть. Самое время и место для расправы. И тут не выдержал Николай Кубляков.
— Мужики, бог свидетель, — стал он креститься, — ни в чём же мы не виноваты перед вами.
— Закрой свою пасть, продажная тварь! — крикнул Антипов, а ехавший сзади вновь погрозил ему обнажённой шашкой.
Вот и пустынная, занесённая снегом лощина с едва заметной дорогой, в полутора вёрстах от Орловки. Предзакатное солнце заливало блеском и без того ослепительно белый снег. Не слышно ни шороха, ни волчьего воя, ни вороньего карканья. Остановились. Две лошади с пугливо жмущимися к ним подводчиками, да семь лесных братьев-партизан, два приговорённых к смерти. Вот и все живые души, собравшиеся здесь в тот момент.
Трое партизан соскочили с коней, передав поводья подводчикам. Сами торопливо, дрожащими руками стали отвязывать два конца верёвок, которыми были связаны пленники. Затем раздели их, оставив в одном нижнем белье, и снова стали связывать им обоим руки назад.
Пятидесятидвухлетний Кубляков-старший вновь не выдержал, упал на колени и запричитал:
— Мужики, не убивайте! Пощадите меня, старика. Всё оставшееся добро берите, только жизнь оставьте, и детей моих не трогайте.
Антоновцы рассмеялись.
— Чего у тебя брать-то? Уж всё, что можно, коммуняки забрали. А нам, вон, только на полподводы хватило.
И здесь не выдержал Василий.
— Послушайте, зачем вам старик? Ну, я — коммунист, и зарубите вы меня, как коммуниста. Но ведь он — не коммунист. За что же вы его хотите рубить? Рубите меня, его же оставьте, не оставляйте семьи бесприютной. Если вы решили бороться с коммунистами, то убивайте меня, а не его.
Но лесные братья были непреклонны.
— Он, старая собака, узнает, как в бога ругаться.
Партизаны загоготали и тут же сами стали материть и бога, и мать, и коммунистов, и всю свою нынешнюю жизнь. Василий понял, что пререкаться с ним бесполезно и принял для себя решение, больше не произносить ни слова и всецело подчиняться их приказаниям.
Связав Кубляковым руки, их развели в разные стороны: отца направо от дороги, шагов на двадцать, сына — налево. На Василии ещё оставались сапоги и брюки, поэтому, отведя его уже в сторону, ему приказали сесть, чтобы удобнее было снять и то, и другое. Но если с левой ноги сапог снялся легко и быстро, то с правой почему-то не получалось.
— Да отруби ты ему ногу, — предложил один из мятежников тому, кто во время пути всё угрожал Кубляковым шашкой.
— И то верно! — обрадовался тот, и уже вынул было шашку из ножен, но Василий остановил его:
— Тяни уж! — сказал он. — Отрубишь ногу, всё равно сапог пропадёт, потому что и вовсе не вынешь ноги. Упирайся в мою ногу и снимай!
