— И, действительно, всюду идёт сплочение сил, — продолжал Ленин. — Благодаря отмене нами частной собственности на землю, происходит теперь живое объединение пролетариата города и деревни. Прояснение классового сознания рабочих всё рельефнее вырисовывается также и на Западе. Рабочие Англии, Франции, Италии и других стран всё больше обращаются с воззваниями и требованиями, свидетельствующими о близком торжестве дела всемирной революции. И наша задача дня: презрев все лицемерные, наглые выкрики и причитания разбойничьей буржуазии, творить свою революционную работу. Мы должны всё бросить на чехословацкий фронт, чтобы раздавить эту банду, прикрывающуюся лозунгами свободы и равенства и расстреливающую сотнями и тысячами рабочих и крестьян. У нас один выход: победа или смерть!
Последние слова утонули в громе аплодисментов и одобрительных выкриков.
По окончании выступления, Ленин спустился с трибуны и пошёл к выходу. Его обступили люди, пытаясь задавать вопросы. Ленин на них отвечал. Вот и Марии Поповой удалось приблизиться к нему уже на выходе из заводской проходной.
— Владимир Ильич, — тронула она его за рукав. — Вы вот в своей речи сказали, что теперь можно держать излишки хлеба, а муку всё равно отбирают.
— По новому декрету нельзя. Бороться надо.
В это время невдалеке от "Рено" остановилась какая-то женщина, одетая в длинное чёрное платье и, почему-то, с небольшим чемоданчиком и зонтиком в руке. Шофёр Гиль бросил на неё косой взгляд и тут же забыл о ней, поскольку к машине приближался Ленин. Народ вскоре заполнил всё пространство перед заводом. Ленин подошёл к машине и почти у самой правой дверцы остановился, продолжая разговаривать с Поповой. В этот момент раздался выстрел из браунинга.
На долю секунды наступила мёртвая тишина. И тут же её разорвал крик Поповой:
— Я ранена, ранена! Помогите!
Она схватилась за плечо и упала. Ленин повернул к ней голову, и именно этот поворот головы спас ему жизнь, ибо в следующие мгновения раздались ещё три выстрела. Одна пуля прошла навылет, две другие застряли в теле. Ленин упал навзничь. Позднее, желая подчеркнуть остроту ситуации и увеличить трагический налёт на это покушение, объявят, что пули были отравлены ядом кураре. Ничего подобного: в те годы отравлять пули ядом ещё не научились. Поэтому, к счастью для Ленина, он был ранен обычными пулями, да и, в общем-то, не тяжело.
Толпа в панике разбежалась. Гиль стоял в растерянности: он достал револьвер, но не знал, что делать — бежать ли за стрелявшим или спасать Владимира Ильича. В этот момент у него под ногами оказался браунинг, из которого стреляли. Гиль автоматически ботинком затолкнул его под машину. Кто-то погнался за стрелявшим и Гиль понял, что рядом с Лениным он нужнее. Он склонился к вождю, продолжая держать револьвер в руке, и почувствовал, что кто-то схватил его за ту руку, думая, что он хочет добить Ленина. Это был случайно оказавшийся рядом фельдшер 81-го эвакогоспиталя красноармеец Сафронов.
— Не волнуйтесь, я шофёр Ильича.
Он опустился на колени, склонился к Ленину и спросил:
— Вы ранены, Владимир Ильич?
Ленин был в сознании. У него даже хватило сил спросить:
— Поймали его или нет?
Именно так и спросил — ЕГО, а не ЕЁ. Вероятно, он вполне мог видеть стрелявшего. Но дальнейшие события развивались уже независимо от воли вождя, и в покушении на него обвинили женщину.
Гиль с помощью Сафронова и ещё двух добровольных помощников, подняли Ленина и посадили в машину. Попова продолжала стонать и просить окружающих отвезти её в Павловскую больницу:
— Я работаю там, мне там будет легче.
Однако некоторые оставшиеся на месте люди указывали на неё подоспевшим милиционерам и кричали:
— Это она! Она убийца! Она нарочно отвлекала товарища Ленина.
Попову отвели сначала в больницу на перевязку, а затем на допрос в ближайший военкомат. Впрочем, для неё всё закончилось удачно: её признали "лицом, пострадавшим при покушении на тов. Ленина", и поместили в лечебницу для излечения за счёт государства. Кроме того, Совнарком назначил ей единовременное пособие.
Думая, что Ленин ранен лишь в руку, Сафронов подвязал её своим носовым платком, и Гиль быстро рванул с места. Однако по дороге Ленину стало хуже, он начал кашлять кровью. Стало понятно, что дело с его ранением гораздо серьёзнее. Фельдшер стал упрашивать Гиля заехать в любую ближайшую больницу, а то как бы чего не вышло, но шофёр настоял на своём — он отвезёт Владимира Ильича только в Кремль. Благо, он уже был недалеко.
Менее удачно всё закончилось для той самой женщины в чёрном платье и с чемоданом, которая появилась в последний момент у машины. Услышав выстрелы, она, как и многие другие, бросилась бежать. Поскольку вид её сразу привлекал внимание, то и вполне естественно, что за ней началась погоня.
Преследователи выбежали на Серпуховку. Один из них, помощник военного комиссара 5-й Московской советской пехотной дивизии Батулин, добежав до так называемой Стрелки, увидел двух бежавших сломя голову девушек. Батулин остановился, поняв, что они бегут лишь потому, что за ними гонится толпа преследователей. В это время позади себя, около дерева, он заметил чёрную женщину с чемоданчиком и зонтиком. Странный вид её, насторожил Батулина. Он почему-то подумал, что это именно она и стреляла. Это была Фанни Каплан.
— Как вы сюда попали? — спросил Батулин.
— А зачем вам это нужно?
Тогда Батулин вытащил из кобуры наган, наставил на женщину и стал обыскивать её карманы, а затем отобрал у неё чемоданчик и зонтик.
— Следуйте за мной! — приказал он.
Она послушно пошла, даже не пытаясь бежать.
Пройдя некоторое расстояние, Батулин приблизился к ней и спросил:
— Зачем вы стреляли в товарища Ленина?
— А зачем вам это нужно знать? — снова вопросом на вопрос ответила Каплан.
В это время к Батулину подошло несколько человек, один из которых вроде бы узнал в ней ту, кто стрелял. После этого Батулин ещё раз спросил Каплан:
— Вы стреляли в товарища Ленина?
Женщина обвела глазами собравшуюся вокруг неё толпу. Она вдруг испугалась самосуда и, пожав плечами, негромко ответила:
— Это была не я.
— Ладно, там разберутся, ты или не ты, — крикнул кто-то из толпы.
Каплан доставили в военный комиссариат Замоскворецкого района. Там её, первым делом обыскали, раздев донага, и допросили. Там же она впервые и назвала своё имя.
Это была двадцативосьмилетняя тёмно-русая, кареглазая, с опущенными продолговатыми углами глаз женщина, ростом метр пятьдесят восемь сантиметров и с небольшим продольным рубцом над правой бровью. Это память о взорвавшейся в её руках бомбе, после чего она наполовину ослепла, стала хуже слышать и, в конечном итоге, попала на бессрочную каторгу в 1906 году.
