Пока пленных матюхинцев допрашивали, осматривали, решали, что с ними делать: кого можно отпустить, а кого расстрелять, основные силы бригады не спеша, метр за метром, обследовали каждую кочку, каждый окоп, каждую землянку, каких немало было вырыто здесь. И вот на всю степь послышался радостный крик:
— Нашё-ёл! Здеся он!
— Товарищ Эктов, прошу вас опознать бандита и, ежели это он, значит, будем решать с этими и — на покой, — кивнул Котовский на пленных.
Эктов тут же подошёл к своему коню и вставил ногу в стремя.
На окрик товарища сбежалось немало красноармейцев, и вдруг степь содрогнулась от дикого, развесёлого солдатского хохота.
— Что за ч-чертовщина там? — Котовский, приложив ребро ладони ко лбу, глянул вперёд. — Ну-ка, погодите. И я с-с вами.
А хохотать было отчего. Картина, представшая перед глазами красноармейцев, а за ними и Котовского с Эктовым, была, с одной стороны, трагичной, но, с другой, ничего, кроме хохота, и вызвать не могла. Матюхин, действительно, пытался пересидеть опасность в одной из землянок. Там было запаса еды и воды в таком количестве, что одному человеку можно было протянуть дня три. Вход в землянку был заложен щитом с укреплённым на нём сверху дёрном. На самом же верху были, незаметные для простого, невнимательного глаза, дырочки, в которые и вставлялись тростниковые или камышовые трубочки для дыхания. При беглом осмотре такую землянку, пожалуй, было и не заметить. Но, в данном случае, Матюхину не повезло. Пасшаяся поблизости корова облюбовала здешнюю траву. А поскольку наполненному желудку необходимо было освободить место для очередной порции зелени, корова, недолго думая, и выпустила из себя лепёшку. И так получилось, что коровий экскремент угодил прямо в то место, где торчала из земли дыхательная трубочка Матюхина. И тот, сделав очередной вдох, втянул в лёгкие и горячее жидкое коровье дерьмо. Задыхаясь, закашлявшись, а значит, и заглатывая при этом внутрь себя, он пытался вырваться на воздух, но, пока открывал вход, окончательно задохнулся. Так его и нашли: голова торчала из-под земли, во рту трубочка, а на трубочке уже практически застывший кусок коровьей лепёшки.
— Жил, как шакал, и подох, как шакал, — зло сплюнул Эктов.
Котовский расхохотался.
— Никогда не видел шакала, обосранного к-коровой.
Дружный гогот котовцев не на шутку испугал степных обитателей. Даже коровы странно покосились на людей.
Миссия котовцев была на этом закончена. Сам комбриг поскакал на доклад к главнокомандующему, приказав своим помощникам довести пленных антоновцев до оврага и расстрелять. Никого не жалеть — время для амнистии закончилось, у Котовского был приказ главнокомандующего пленных не брать.
Несколько десятков пленных погнали котовцы через весь луг на расстрел. Шли не спеша: спешить ведь теперь было некуда. Не налетят из лесу неожиданно антоновские партизаны, не отобьют своих бойцов. Некому было уже налетать. Понимали это и пленные антоновцы. Они уже простились и друг с другом, и с жизнью. И никто из них не жалел о пройденном. Они дрались за свою свободу и проиграли. Такова война!
И тут кто-то из пленных натужно затянул заунывную песню, родившуюся в самом его сердце:
— Что-то солнышко не светит,
Коммунист, взводи курок!
В час последний, на рассвете
Расстреляют под шумок.
Песню подхватило ещё несколько голосов:
— Ох, доля-неволя,
Могила горька...
Красноармейцы не прерывали. Даже сами заслушались. Приговорённые к смерти имели право на последнее слово.
117
Великий русский философ Николай Бердяев как-то заметил: "В большевиках есть что-то запредельное, потустороннее. Этим жутки они".
Глядя на ход российской истории после октября семнадцатого года, убеждаешься в этом. Восстания менее крупные, чем в Тамбовской губернии, с регулярной периодичностью вспыхивали в Орловской, Астраханской, Брянской, Пензенской, Воронежской губерниях, на Дону, в Ставрополье, Поволжье, в Западной Сибири (знаменитое Ишимское восстание в Тобольской губернии), в которых участвовало, порою, и до нескольких десятков тысяч человек. В 1921-1922 годах военное положение сохранялось в 36 губерниях советской России. В двадцать первом году, когда фактических внешних фронтов уже не было, потери Красной Армии составили 171.185 человек. И это без учёта потерь войск ВЧК, ЧОН и специальных коммунистических отрядов. По данным Народного Комиссариата по военным делам за 1921 год к апрелю того года в стране действовало до 140 антисоветских эсеро-кулацких отрядов общей численностью, по далеко неполным данным, более 118 тысяч человек. Большевики обозлились до беспредела. Ленин гораздо спокойнее относился к оккупантам и даже к Деникину с Колчаком и Врангелем, но простить крестьянским массам антисоветские выступления — не желал. Он никак не мог понять, против чего они бунтуют: ведь он совершал вооружённый переворот в семнадцатом году и для них, мужиков, тоже. Поэтому — никакой пощады мужикам-бунтовщикам!
Председатель Московского комитета Красного Креста знаменитая Вера Фигнер в сентябре 1921 года направила в Ревтрибунал Республики письмо, где говорилось: "В местах заключения г. Москвы содержится в настоящее время большое число крестьян Тамбовской губернии, высланных "тройкой" 4-го боевого участка в качестве заложников за родственников до ликвидации антоновских банд.
Так, в Ново-Песковском лагере содержится 56 человек, в Семёновском — 13, в Кожуховском — 295 чел., в том числе стариков свыше 60 лет — 29 чел., малолетних до 17 лет — 158 чел., и между ними не достигших 10 лет от роду — 47 человек, а пятеро не достигли и одного года. Все эти люди прибыли в Москву в самом плачевном состоянии — оборванные, полуголые и голодные настолько, что маленькие дети роются в выгребных ямах, чтобы найти себе какой-нибудь кусочек, который можно было бы съесть...
По изложенным основаниям Политический Красный Крест ходатайствует о смягчении участи вышеозначенных заложников и о возвращении их на Родину в свои деревни..."
Кстати, Политический Красный Крест, который возглавляла первая жена Максима Горького, Екатерина Павловна Пешкова была довольно странной организацией: в стране, жившей по понятиям, женщины-правозащитницы пытались воевать за права человека в 20-е-30-е годы. Такая борьба известно, чем заканчивалась: из всех членов этой организации Сталин оставил в живых только её руководительницу.
Крестьянской кровью оказались залиты Тамбовская и соседние губернии. Левый социалист-революционер Ган на процессе, устроенном большевиками против левых эсеров в июне 1922 года, заявил: "Сотни крестьян расстреляны выездными сессиями ревтрибуналов и губчека; тысячи пали безоружными под пулемётами курсантов и красноармейцев и десятки тысяч сосланы в северные губернии с семьями, а имущество их сожжено и разграблено. Подобные картины по имеющимся у партии левых социалистов-революционеров данным могут быть нарисованы по целому ряду губерний: Самарская, Казанская, Саратовская". Так, в Бузулуке в 1920 г. расстреляны 4.000 повстанцев, в Чистополе — 600, в Елатьме — 300, причём, эти "триста" предварительно должны были самим себе вырыть могилу... И это только Центральная Россия!
